– За что?
– Слыхать, за «барина».
Настя шагнула к воротам. Девушки побежали в сад.
– Дядя Митяй! Дядя Митяй! – слышался визгливый голос Павлушки.
– Не полошись, не полошись… – басил конюх.
Настя шагнула в ворота, но остановилась. Повернулась, прошла вдоль бревенчатых стен, заглянула в мутное оконце. Разглядела, как в полутьме конюшни конюхи Митяй и Дубец укладывают Павлушку на скамью. Лакейские темно-синие обтяжные панталоны его были спущены, исподнее сбилось к щиколоткам. Конюхи быстро привязали его, Дубец сел в изголовье, держа за руки. Рыжебородый коренастый Митяй вытянул из ведра с соленой водой пучок длинных розог, встряхнул над головой, перекрестился и стал сильно, с оттяжкой сечь Павлушку по небольшому бледному заду.
Павлушка завизжал.
– Понимай! Понимай! Понимай! – приговаривал Митяй.
Дубец равнодушно глядел из-под малахая, держа лакея.
Настя смотрела на содрогающиеся в полутьме ягодицы, на сучащие тонкие ноги. Юное тело Павлушки вздрагивало, пытаясь выгнуться от удара, но лавка не пускала его. Он повизгивал в такт ударам.
Сердце тяжело стучало в груди у Насти.
– Пани-май! Пани-май! Пани-май!
– Айя! Айя! Айя!
Сзади кто-то тихо рассмеялся.
Настя обернулась. Рядом стоял деревенский дурачок Порфишка. Рваная белая рубаха его выпросталась из полосатых портов, надетые на босые ноги измочаленные лапти топорщились лыками, избитое оспинами лицо светилось тихим безумием.
– А я у бане лягуху запер! Пущай от мине лягухонка родит! – голубоглазо сообщил он и засмеялся, не открывая рта.
Настя дала ему ореховую ветку и пошла к дому.
К полдню прикатил на новых дрожках отец Андрей. Стройный, высокий, с красивым русским лицом, он сжал Настину голову сильными руками, крепко поцеловал в лоб.
– Ну, Серафима бескрылая, ну, красавица писаная! Ждал, когда на именины позовут, а тут на тебе: шест-над-ца-ти-летие! И не выговоришь сразу!
Он прошуршал лиловой, с синим отливом рясой, и перед лицом Насти возникла коробочка красного сафьяна. Сильные руки батюшки открыли ее: на розовом шелке в углублении лежала черная жемчужина.
«Papa как в воду глядел!» – подумала Настя и улыбнулась.
– Се драгоценный жемчуг со дна океана. – Отец Андрей в упор буравил ее сильными глазами. – Но не обыкновенный, а черный. Обыкновенный в раковинах растет, раковина под водой открывается, свет попадает, вот он и блестит от свету. А это – другой жемчуг. Черный. Потому как носят его во рту мудрые рыбы в глубине, которые Бога жабрами слушают. Носят тысячу лет, а потом драконами становятся и реки охраняют. Enigma!
– Благодарствуйте, батюшка. – Настя взяла из его рук коробочку. – А как… это носить?
– Это не носить, а хранить надо.
– Как рыба?
– Можно и как рыба! – захохотал отец Андрей и, стремительным движением огладив бороду, огляделся в прохладно-светлом воздухе гостиной. – Ну и когда же прикажут подать?
– Погоди, святой отец. – Саблин вошел в гостиную. – Успеешь еще наклюкаться!
Они обнялись – крепкотелые, рослые, похожие бородами и лицами – и трижды громко расцеловались.
– Ох и завидовал я тебе, брат, третьего дня! – Сергей Аркадьевич держал отца Андрея за лиловые плечи. – Черной завистью! Черной завистью!
– Это почему же? – выгнул толстые брови батюшка.
– Сашенька! – закричал на весь дом отец. – Ты только послушай! Еду мимо его подворья, глядь, а у него арестантская рота девок сено прибирает! Да какие девки-то – кровь с молоком! Не то что наши малахольные!
– Да это матушка моя мокровских наняла, – засмеялся отец Андрей. – Они в Мостках стоговали, вот и…
– Не видал, ох не видал я там твоей матушки! Только девки! Одни девки! – захохотал отец.
– Да ну тебя, право! – махнул рукой батюшка.
– Саблин опять пошло шутит? – Мать вошла, поцеловалась с отцом Андреем. – Настенька, пора.
– Уже? – Настя показала ей жемчужину.
– Какая прелесть!
– Черный жемчуг, maman.
– У-у-у! – Отец обнял мать сзади, заглянул через плечо. – Из-за моря-окияна, прямо с острова Буяна! Красиво.
Часы пробили полдень.
– Пора, Настюша, – серьезно тряхнул головой отец.
– Что ж, пора – так пора, – трепетно вздохнула Настя. – Тогда я… сейчас.
Войдя в свою спальню, она открыла дневник и крупно написала: ПОРА!
Сняла с шеи цепочку с бриллиантом, посмотрела. Положила под зеркала рядом с брошью. Открыла коробочку с жемчужиной, посмотрела прямо на нее, потом через зеркало:
– С собой?
Подумала секунду, открыла рот и легко проглотила жемчужину.
Темно-синий шелк кабинета отца, копия звездного неба на потолке, бюст Ницше, слои книг, огромная древняя секира во всю стену, руки, крепко берущие Настю за плечи.
– Ты сильная?
– Я сильная, papa.
– Ты хочешь?
– Я хочу.
– Ты сможешь?
– Я смогу.
– Ты преодолеешь?
– Я преодолею.
Отец медленно приблизился и поцеловал ее в виски.
Красно-каменный забор внутреннего двора, свежая побелка недавно сложенной большой русской печи, голый по пояс повар Савелий с длинной кочергой перед оранжевым печным жерлом, отец, мать, отец Андрей, Лев Ильич.
Няня раздевала Настю, аккуратно укладывая одежду на край грубого дубового стола: платье, нательная рубашка, панталоны. Настя осталась стоять голой посреди двора.
– А волосы? – спросил отец.
– Пусть… так, Сережа, – прищурилась мать.
Настя тронула левой рукой косу. Правой прикрыла негустой лобок.
– Жар справный, – выпрямился, отирая пот, Савелий.
– Во имя Вечного, – кивнул ему отец.
Савелий положил на стол огромную железную лопату с болтающимися цепями.
– Ложитесь, Настасья Сергевна.
Настя неуверенно подошла к лопате. Отец и Савелий подхватили ее, положили спиной на лопату.
– Ноженьки-то вот так… – Белесыми морщинистыми руками повар согнул ей ноги в коленях.
– Прижми руками, – склонился отец.
Глядя в тронутое перьями облаков небо, Настя взяла себя за колени, прижала ноги к груди. Повар стал пристегивать ее цепями к лопате.
– Полегшей-то… – озабоченно подняла руки няня.
– Не бойсь, – натягивал цепь Савелий.
– Настенька, выпростай косу, – посоветовала мать.