После этих слов точкам общепита было велено закупать мясо в частном секторе. Цены за обеды сразу взлетели с сорока копеек до полтутора рублей, но и качество еды на какое-то, весьма непродолжительное, время улучшилось. Рыбу путассу сменила более съедобная камбала, а подгоревший шницель из непонятно чего уступил место жаркому из кроликов (их местные повара называли «кролями»).
И все-таки крымский общепит меркнет в сравнении с крымскими туалетами. Кажется, я уже писал где-то о туалетах и даже легкомысленно предлагал их классифицировать. Лишь теперь, задним числом, я понимаю, что моя классификация, хоть и была одобрена большинством читателей, все ж таки никуда не годилась. В ней игнорировалось самое важное звено в мировой вселенной нужников. А именно — феномен крымского туалета.
Вы, наверное, помните, не можете не помнить, знаменитую фразу, сказанную киноактером Папановым киноактеру Миронову в фильме «Брилиантовая рука»: «Местом проведения опэрации под кодовым названием „Дичь“ выбран ресторан „Плакучая ива“. Строго на север, порядка пятидесяти мэтров расположен туалэт типа сортир, обозначенный на карте условными знаками „мэ“ и „жо“».
Те, кто отдыхал в 1970-е годы на курортах Крыма, сразу же поймут, о каком «туалэте» идет речь и почему прозорливые архитекторы расположили «туалэт-типа-сортир» не в самом ресторане «Плакучая ива», как того требовал здравый смысл и санитарно-гигиенические нормы, а чуть поодаль, в пятидесяти метрах. Итак, те, кого судьба хоть раз занесла в печальную Тавриду, меня поймут. Остальным я сейчас все растолкую.
С одной стороны, размещать «туалэт-типа-сортир» в пятидесяти метрах — явный просчет. Если отмечать премию (дай бог не последнюю!) и запивать водку пивом, разбавленным той же водкой, то дойти до этого туалэта сил не хватит. Ты останешься на месте, поскольку пятьдесят метров в таком состоянии уже не преодолеть, и к тебе за столик подсядет пьяный толстомордый субъект. Он битый час будет втолковывать, что ежели тебе усы — так ни дать ни взять вылитый Володька Дрынкин. Но тебе не до Володьки с его усами — у тебя очень мало времени, и самое время освежиться. А «туалэт-типа-сортир» слишком уж далеко: в пятидесяти метрах, строго на север…
Но, с другой стороны, при таких делах, может быть и хорошо, что «туалэт-типа-сортир» не прямо под носом, а в пятидесяти метрах.
При каких это «делах»?
На минутку отвлекитесь и представьте себе его изнутри. Крымский «туалэт-типа-сортир» — это вам не туалет в гостинице «Европейская», куда даже сходить боязно — все время чувствуешь себя виноватым. «Туалэт-типа-сортир» — это круглая дырка в черном полу с налипшими по краям продуктами человеческой жизнедеятельности. Она работает не хуже любой уличной жрицы и за сутки успевает обслужить, наверное, около сотни отдыхающих. А таких суток за один сезон набирается, знаете, сколько? Около нее, правда, не задерживаются. Дело даже не в насекомых, которые устали жужжать над этой дыркой и норовят сделать перерыв, ненадолго передохнуть на твоей физиономии, как правило, в районе носа. Дело не в них. Дело в запахе, ужасном смраде, струящемся из туалэтного отверстия и смешивающегося с запахом побеленных стен и хлорки.
А вы думали, почему туалэт находится в пятидесяти метрах? Все из-за запаха. Он пропитывает одежду, прилипает к телу, остается в волосах. Ты выходишь из туалэта, распространяя вокруг себя аромат протухших каловых масс, невыносимый дух Крыма. С водой на полуострове перебои, и ближайшие несколько дней душ принять тебе, по всей видимости, не светит. Пока ты проходишь снова эти сорок метров, что разделяют «туалэт-типа-сортир» и ресторан, запах частично выветривается. Можно безбоязненно вернуться на свое место к приему пищи, не рискуя испортить аппетит окружающим.
О запахе останется лишь слабое напоминание. Но все-таки останется. И теперь этот запах будет тянуться за тобой как шлейф. Беспокоиться не стоит. Другие отдыхающие посещают те же сортиры, и пахнет от них не лучше.
Сортиры были неотъемлемыми достопримечательностями курортов Крыма, и тяжелый смрад, струящийся вдоль улочек, набережных, щедро обливал пляжи, пробензиненные автострады и сонные горы.
Мне повезло: в Крым меня таскали не так уж часто и ненадолго, а вот Арчи проходилось проводить там каждое лето. «В мае мы уезжаем в Тавриду!» — повторял он слова своего отца.
Начиная с того незабываемого вечера, когда Арчи отдал свою боль земле, проигнорировав пренебрежение этикетом в свой адрес, я стал часто бывать в его квартире. Там всегда собиралось много гостей, и всякий раз появлялись новые и новые лица. В основном художники, музыканты, дизайнеры, актеры — люди, привычные к постоянным сборищам и потому весьма общительные. Они чувствовали себя здесь как дома. Разгуливали по квартире со стаканами в руках, много пили, ели, болтали без умолку, громко хохотали, курили. Особо агрессивные — это, как правило, были девушки богемного вида без определенных занятий — иногда пытались выяснять отношения при помощи длинных накрашенных ногтей. Арчи всегда удавалось их вовремя разнять.
Часто появлялись иностранцы, видимо, с целью погрузиться в стихию дикой русской жизни. Помню плоскогрудую американку Аби, молодую девицу, только что закончившую Беркли и приехавшую в Россию по гранту с целью написать большое исследование о нравах питерской богемы. Она всегда приходила со своим бой-френдом Райеном, субтильным юношей глуповатого вида, которому кинокритик Женя Перельман сразу же придумал прозвище Форрест Гамп. По-русски Райен говорил медленно, как, впрочем, и по-английски, словно перебирал в уме подходящие слова, и почему-то всегда, когда к нему обращались с каким-нибудь вопросом, удивленно открывал рот.
Накрашенный гомосексуалист Слива, бездельник и всеобщий любимец, после второй или третьей рюмки обычно подсаживался к Райену и заводил с ним долгие, «сущностные», как он их сам называл, разговоры. Как-то раз я стал свидетелем очередной их беседы.
— Райенчик! — говорил подвыпивший Слива. — Послушай меня!
— Да? — Райен открыл рот и всем своим видом выразил готовность общаться.
— Ты такой милый! Картинами занимаешься…
— Архитектурой, — осторожно поправил Сливу Райен.
— Да? Ну, не важно… — Слива нежно обнял Райена за плечи, и тот начал беспомощно озираться. — Так вот, скажи мне, Райен… Да не вертись ты, ради бога! Никто тебя не съест!.. Тебе твоя родина нравится?
— Какая родина? — заморгал Райен, тщетно пытаясь высвободиться из объятий Сливы.
— Как «какая»? — удивился Слива и, повернувшись ко мне, сидевшему рядом, прокомментировал: — Дурачок какой-то… Райен! Америка! АМЕРИКА у тебя родина!
— Амэрика, — улыбаясь, согласился Райен.
— Уфф, — выдохнул Слива. — Разобрались, слава богу. Так вот… Она тебе нравится?
— Мне? — испугался Райен.
Слива со стоном повернулся в мою сторону:
— Аствацатуров! Я больше не могу! Уйми его, пожалуйста, а то я за себя не ручаюсь!