– Говори… только я не знаю, что тебе сказать, если ты спросишь о звонках. Было еще два. У твоего alter ego всё как у тебя, но я опять знал, что это не ты. И я понял, что ты до сих пор ничего не рассказал маме. Я даже напрягся и понял, почему ты ничего не рассказал. Дело, конечно, твое, но у меня в сердце страх: я ведь осведомлен о том, что ты там натворил, – значит, и моя это ответственность тоже!
В трубке пахло сердечными каплями.
– Торульф, погоди с ответственностью. Давай отнесемся ко всему как к теоретической проблеме… ммм, интересной теоретической проблеме. У меня тут тоже забавная новость: я только что получил смс-ку, посланную мне – мной, с моего телефона. В смс-ке вопрос, транслитом: не позвоню ли я… Я не знаю, что написать в ответ – и кому.
В трубке пахло сердечными каплями.
– Эйто, ты… ты безумен! Ты играешь в жуткие игры, нельзя играть в эти игры с собой, я уже в который раз говорю тебе, но ты продолжаешь, хотя все еще можно остановить. Позвони же маме, я никогда не даю советов, и это тоже не совет – я прошу тебя: позвони маме!
– Хочешь, я скажу тебе, что это ты ведешь себя как… я ведь употреблю твое слово сейчас: как профан? Иначе ты понимал бы: отменить то, что уже сказано, разумеется, можно, но это ничего теперь не изменит, потому как… мир и слово – они ведь не связаны между собой, должен ведь ты принять это, в конце-то концов, пожилой человек Торульф! Я не только потому маме позвонить не могу, что она расстроится и растеряется, но и потому – или прежде всего потому! – что теперь уже действительно непонятно, как всё есть на самом деле. Только вопрос сейчас не в этом, вопрос в том, что – дальше?
В трубке пахло сердечными каплями.
Торульф долго молчал.
– Я бы мог сказать тебе, что дальше, если бы сам запустил в действие то, что запущено. Но это не я запустил, это ты… – у себя и спрашивай. И не думай, что я уклоняюсь от ответа, что помочь отказываюсь: ты же понимаешь, сколько ты для меня значишь, ты же понимаешь, я по первому зову… но я не знаю ! Мне вдруг стало казаться, что возрастная пропорция перевернулась, что это я сильно моложе тебя… я ребенок, который только и может канючить: позвони-маме-позвони-маме, хоть я и отдаю себе отчет в том… ты вынуждаешь меня на это признание! – в том, что, как ни веди ты себя теперь, а все бесполезно. Но меня ошеломляет твоя бесшабашность, твое отнесемся-к-этому-как-к-интересной-теоретической-проблеме… я не могу – как к теоретической.
– А если все-таки, Торульф?
– Если все-таки… тогда не отвечай на смс-ку, не выходи на контакт, черт тебя побери! Ты пожалеешь, когда увидишь второго… прости, что я это говорю, но ты пожалеешь.
– Он звонит уже и маме, и Кит… хотел я тебе сказать. И они ему, видимо, верят. Одна надежда на тебя… дай ему понять: ты не веришь, ты знаешь, что это не я.
В трубке пахло слезами: он и правда ребенок, этот Торульф.
– У меня не получится. – Голос совсем глухой. – Все еще хуже, чем ты думаешь: у меня не хватает сил… и не хватит сил сказать тебе, что это не ты ! Тебе нужен другой Торульф… более прямой! Тебе нужен не консультант по словам – тебе консультант по действиям нужен.
Кто имелся в виду, гадать не приходилось: другой Торульф, причем гораздо более прямой, – это, разумеется, не кто иной, как вечный оппонент Торульфа, Курт. М-да, нет единства среди близких ему людей… да и у него самого с ними нет единства.
Ему представился не регулируемый светофором перекресток – и он осторожно расставил всех по четырем сторонам этого перекрестка. Великое противостояние: справа Торульф, слева Курт, впереди Пра, а напротив Пра – он сам. Не-бла-го-при-ят-на-я ситуация: либо никто из них никогда не сдвинется с места, либо все они ринутся вперед в одну и ту же секунду и столкнутся лбами в центре перекрестка!
Он слышал глухое бормотание Торульфа: каковы-слова-такова-и-действительность-осторожнее-со-словами-они-всег да-выходят-победителями-подчиняя-себе-действительность.
И он слышал добродушное брюзжание Курта: какова-действительность-таковы-и-слова-острожнее-с-действительностью-потому-что-она-всегда-права-и-заставит-таки-слова-плясать-под-свою-дудочку.
А в стороне от них напевал себе под нос вечную свою пе сенку Пра: нет-ни-слов-ни-действительности-ибо-все-вокруг-только-иллюзии-острожнее-с-иллюзиями-они-умеют-притворяться-действительностью-и-прикрываться-словами.
Четвертому же – его собственному – голосу не оставалось ничего, кактолько повторять, и повторять, и повторять: есть-действительность-и-есть-слова-но-нет-между-ними-никакой-связи-ибо-скользят-они-по-касательной-друг-к-другу-и-никогда-не-покрывают-друг-друга.
Четверо на перекрестке… – каждый со своей версией по одному и тому же поводу. Да вот существует ли повод в реальности? Или в реальности существуют только наши суждения, только дискурс, в составе которого у каждого из нас – своя роль? А убери нас – исчезнет и дискурс… Не потому ли Торульф кивает на Курта – во спасение дискурса?
Курт – несомненно, из-за потрясающей своей интуиции – был мастером молниеносных решений: это Курт под личную ответственность пригласил его когда-то в Данию и пас там с самого начала, а потом привык и продолжает пасти по сей день. Но Курт – как мама или даже хуже: скажи ему о том, что в действительности происходит – и нет Курта, погиб Курт… запутанные ситуации для него смертельны. Ибо главное свойство Курта, перед которым меркнет даже его интуиция, есть честность: это не человеческая честность – это звериная честность… если согласиться с тем, что животные не умеют лгать. А они и не умеют, кому ж непонятно? Оттого, наверное, в собеседниках у Курта – почти одни птицы: на ладонь к нему, значит, слетаются… поговорить начистоту. Если же не птицы, то – другие какие представители фауны… или флоры: с растениями он тоже разговаривает, причем не «как дела», там, или еще что… – длииинные разговоры ведет!
Курт – человек факта: он любит реалистическую живопись и автобиографии: когда он смотрит на реалистическую живопись и читает автобиографии, он верит, что так оно и было. Его не убедить – хоть убей Курта! – что именно этот тип искусства как раз и представляет собой самый что ни на есть хитроумный способ лгать. И что, в сущности, любая правдивая подробность имеет лишь одну цель – увести человека от реальной действительности. М-да… и чем правдоподобнее история, чем больше у нее пересечений с реальной действительностью, тем меньше в ней правды.
Впрочем, Курт никогда не согласится даже и с тем, что словосочетание «реальная действительность» вообще имеет право на существование. «Это тавтология», – скажет Курт, у которого, что греха таить, глаз на тавтологию… и вообще на всякие погрешности языка против жизни. Курт – самый языковой человек в его окружении: с более чем десятью языками внутри, но без какого бы то ни было уважения хотя бы к одному из них.
Ибо, по Курту, сначала у нас идет действительность и только потом – язык, языки… любые, разные, но выражающие в конце концов всегда одно и то же: правду жизни.