на заднем плане выстроились в ряд боевые вертолеты, за ними – истребители, штурмовики и бомбардировщики, вполне могущие сойти за американские «летающие крепости» Б-2 и Б-52. Почти ни у кого из людского моря не было униформы, однако каждый был увешан стрелковым оружием, патронами и грантами, а в их построении не наблюдалось ни малейшего намека на какой-либо порядок, никто и не думал выстраиваться в колонны и шеренги, но никто почти и не двигался с места, большинство стояло, как вросшие в землю, понурив голову. Среди них были представители обоего пола, самых различных национальностей и возрастов, но преобладали совсем юные. У тех, кто стоял ближе к окну, я разглядел и бескровные, помятые лица в синеватых разводах, с красными, облезлыми губами и мешками под глазами, в которых читался испуг. Некоторые исподлобья озирались по сторонам или совершали неопределенные, отрывистые движения руками. Но лично мне самым несуразным и отталкивающим в своей дикости показалось кричащее несоответствие совсем не бравого вида вооруженных людей и всегда готовых к бою машин смерти. Разве ТАКИМ людям уготовано управлять этими снарядами человекоубийства? Я обернулся на генерала, но вопрос задать не решился. Так это они и есть – доблестные воины Небытия? Анемичные хлюпики и есть венценосные мученики Суицида, безжалостные каратели, присягнувшие Опустошению? Да они стоят с таким видоном, как будто их щас понос прохватит! Если уже не прохватил. Как они вообще отважились приблизиться к собственному оружию? И это те, кто сотрет в пыль лишившуюся последних красот планету вместе с загостившимся на ней человечеством? Оставалось только развести руками и воспринять дело командования ими с тайной иронией. Вся эта галиматья с вдохновением армии на подвиги была слишком непохожа на правду – если даже строй их, который и строем не назовешь, живо напомнил расположение мебели на первом этаже, то серьезности они заслуживают не больше, чем персонажи кукольного спектакля. Моя едва заметная ухмылка не укрылась от пристального внимания генерала, дав ему новый повод для скрежета зубами:
– Насмотрелся?! Щас подымаемся наверх и тут же выходишь к ним!
Да-да, конечно. Как же я буду смеяться, когда нужно будет поздравлять их с первой победой… Возвращаясь наверх, я чуть ли не вприпрыжку бежал за ним, и финальной точки нашего путешествия мы достигли очень быстро. Он открыл передо мной дверь, за которой находился боковой проход на полукруглую площадку; с нее я и должен был вещать.
– Валяй. Вперед и с песней! – и он махнул головой в сторону площадки.
– Если ты думаешь, что я всю жизнь только и делал, что инструктировал военных, ты ошибаешься, – уведомил я его совершенно спокойно.
– Иди, не зли меня! – задребезжал военачальник, едва не выталкивая меня на площадку; сам он остался стоять в проходе. Оскорбившийся, но сохраняя гордый и независимый вид, я выступил на свою трибуну и еще раз окинул взором кучу-малу, элементы которой, казалось, третий день не спят и сами не понимают, как сюда попали. Каков начальник – таков и подчиненный, что верно, то верно. Еще с первого взгляда на них стало понятно, что они заинтересованы в происходящем уж точно не больше, чем я, мы все были участниками глупейшего фарса, будучи вовлечены в него по независящим от нас обстоятельствам. Ну что же, пусть послушают меня, им не повредит, авось, через пять минут все забудут. Я начал говорить, держась наполовину делового, наполовину панибратского тона:
– Приветствую вас, мужественные бойцы, взыскующие Небытия! Непобедимые воители Энтропии, удостоенные чести носить пули в сердце, петли на шее, воду в легких… А также испражнения, трупный яд, опарышей и прочие знаки отличия! – мне как назло вспомнилась вступительная часть одной услышанной мной речи немецкого фюрера, и я, недолго думая, ввернул: – Вы промаршировали… – вот е-мое, где же они могли промаршировать?… Я сдвинул брови и выпятил грудь, как бы для того, чтобы придать особой важности этому моменту, а сам выворачивал наизнанку воображение и память, – по обломкам светлого будущего, по кладбищам утерянного прошлого, по ланитам неласковой Земли, уготовившей нам так много места для сырых могил! – я снова прервался и покосился на псориазника; тот, развернувшись в мою сторону, выписывал в воздухе руками какие-то загогулины. Подле него уже откуда-то появились двое его напарников – с червями и с ожогами. Первый все время подтягивал штаны. Похоже, ненасытные питомцы заставили его сбросить кило эдак десять; второй все так же гордо демонстрировал полосатые семейники, только ноги уже спрятал в начищенные кирзачи. – Нигде вы не знали покоя, пока не упали в объятия смерти! А смерть никогда не забывает своих верноподданных, и это она собрала здесь всех вас, дабы благословить на последнюю битву с заклятыми врагами, некогда унизившими вас и ныне салютующими своей безнаказанности! Они забыли о вас, они считают себя победителями, они хотят отнять у вас ваш триумф! Эти порождения ехиднины уверены в их благоденствии, как будто всю жизнь хранили девственную чистоту совести! На костях ваших искалеченных жизней возвели они дворец самодовольства, ваш ад сделали фундаментом своего рая! Пока вы мучились от безысходности, они эксплуатировали свободу, как только хотели; вы не могли лишний раз вздохнуть без ощущения своей виновности, каждая минута, отпущенная вам на жизнь, была превращена ими в неоплатный долг! А чтобы заставить погасить его, вас бичом террора загоняли в ряды жизнелюбивых, отбивая последнюю охоту цепляться за жизнь! Кто вы для них, воины правды? Плевела, осадок, отфильтрованные шлаки – все те, кто обеспечивает плодам жизни массу брутто! Они отделались от вас, как от балласта, вымели, как сор под ногами; ваши страдания перешли границы развлекательного, и эти чистоплюи предпочли обагрить руки вашей кровью, только бы не замарать их, подав вам для помощи! Но с этого дня сила на вашей стороне: вы больше не отбросы общества, вы – единовластные вершители его участи! Вы уже не нуждаетесь в жалости и сочувствии, о них будут молить вас поверженные супостаты, которые отдадут все до последней полушки! Пусть они пресмыкаются в своей крови, пусть давятся своей требухой! Сгноите эту погань, сыны и дочери Тлена, вытравите паразитическую мразь, изведите тех, кто извел вас! – выкрикивал я патетически, с каждой новой фразой вздрагивая от тупых болей в груди, как будто по огромному фурункулу, вскочившему на сердце, кто-то нещадно садил кулаком. Я все думал, как бы лучше закончить, и вдруг меня осенило. – Да будет проклят тот миг, когда в безднах священного Небытия зашевелился гнусный зародыш жизни, потревоживший неприкосновенный покой!
До сих пор, пока я говорил, их глаза осоловело блуждали по сторонам, словно отслеживая траекторию полета мух; но едва прозвучали последние слова – они все устремились на меня, точно я только что появился, и в этих людях начали происходить ощутимые изменения: их клеклые лица налились черной желчью, они принялись что-то горланить и стрелять в воздух. Затем отовсюду стал доноситься гул заводящихся двигателей, мощность которого нарастала с каждой секундой. Наконец, я увидел, как повернувшиеся ко мне тылом самолеты помчались вдаль по взлетным полосам и вскоре оторвались от земли. После них аналогичным образом развернулись вертолеты, части ПВО, артиллерии, бронетехники и тоже направились к линии горизонта, а за ними промаршировали толчеи пехоты. Провожая взглядом их галдяще-лязгающие караваны, я призадумался: для чего же я все это сказал? Какая мне забота до того, за что они воюют? Если еще хоть раз придется заниматься такого рода болтологией – я слягу. Я покинул свой подиум с перекошенной миной человека, напившегося из сточной канавы. Псориазный верзила, немного смягченный, пояснил мне: