То, что он называется «роллс-ройс», и то, что он стоит дороже фон Дейновского «ягуара» раз в пять — в шесть, я узнал значительно позже. Но если мне тогда на это было плевать, то теперь, когда я чуть ли не ежедневно езжу на этом баснословно дорогом рыдване — плевать и подавно...
Когда-то мы с Шурой мечтали хотя бы о «Запорожце», но Шурины заработки все никак не могли угнаться за несущейся рысью инфляцией. Шура мне раз сто объяснял, что это такое, но я так ни черта и не понял. Сообразил только тогда, когда он перешел на наш нормальный, домашний язык.
— Система поставила весь российский народ и нас с тобой, Мартын, в том числе, раком, — сказал тогда Шура. — И употребила... Или, если хочешь, оттрахала всех нас по первое число, как хотела!
— Наплевать, — ответил я ему тогда. — Нам с тобой и без автомобиля не так уж плохо.
— Верно, Мартышка... — помню, улыбнулся Шура. — Но с автомобилем нам было бы еще лучше.
И ласково почесал меня за ухом. Люди почему-то считают, что нам, Котам, это доставляет неописуемое наслаждение! Ничего похожего. Почесать себя за ухом я могу и сам. И сделаю это гораздо лучшее. Но Шуре я прощал это заблуждение. Как, впрочем, и многое другое.
Теперь, когда я в автомобилях разбираюсь лучше любого российского Кота, — здесь их (не Котов, а автомобилей) такое количество, что порой, бывает, по часу торчишь в пробках на Миттлерер-ринге, или на Леопольдштрассе, на Эффнер-плац, на Принцрегентенштрассе, — я все равно считаю, что нет лучше автомобиля, чем огромный грузовой «вольво» с длиннющим прицепом, с широкой кабиной, в которой могли бы поместиться и Шура Плоткин, и я, и, конечно же, Водила за рулем!
Но это, так сказать, мое личное, и я свои вкусы никому не навязываю. Вам нравится ездить на «роллс-ройсах» — нет проблем. Будьте любезны!...
... После этого своего «Еду...» Фридрих фон Тифенбах еще попросил встретить его на улице у дома, так как он едет один, без шофера, а сам страдает топографическим идиотизмом и может заблудиться в ста метрах от собственного дома.
Вот мы все и выкатили на улицу. Я, честно говоря, упирался и не хотел ни в какую! С какой стати?! Он меня будет обзывать, а я его, видите ли, встречать должен...
Но тут за меня взялись Таня и Эрих, каждый на своей волне, и я сломался. В конце концов, пока этот блядский Фридрих был для меня единственной призрачной возможностью попасть в Петербург и почти реальной вероятностью заработать на ремонт дома Эриху, Хельге и Руджеро. А их я «заложить» не мог.
Я вспрыгнул на стойку ворот двухметровой высоты и уселся там наверху, демонстрируя, как мне казалось, полное пренебрежение к Человеку, которого все — даже Хельга!.. — ждали с таким трепетом и почтением. Кроме Тани Кох, к слову сказать.
До того как выйти из дому, только и разговоров было, что фон Тифенбах — знаменитый старейший германский род, потомки королей, принцев, баронов и еще черт знает кого!..
И что этот самый Фридрих, страдающий, как сказал профессор фон Дейн, «некоторыми возрастными необратимыми недомоганиями», обладает какими-то несметными сокровищами и неисчислимым наследственным состоянием.
Что такое «несметные сокровища» и «наследственное состояние» — я ни хрена не понял. Наверное, тоже что-то вроде старческих заморочек: там болит, здесь болит, погадил — цвет не тот, пописал — струя кривая...
А вот что значат «необратимые возрастные недомогания» — я просек сразу же! Если по-нашему, по-простому, так это — ПИПИСЬКА У НЕГО НЕ СТОИТ! Трахаться ему нечем.
Кстати, это и с Котами случается. Какое-нибудь нервное потрясение или опять-таки возраст... Жалкое зрелище. И смех, и грех.
А этому жирному борову — так и надо! Не будет обзывать незнакомых Котов «омерзительными чудовищами». И все его последующие извинения — мне до фонаря. До лампочки, как говорил Водила.
* * *
Короче, подваливает этот белый катафалк с ангелом на капоте к нашему дому, останавливается впритык к профессорскому «ягуару», и из-за руля выскакивает...
Я не оговорился. Именно «выскакивает» этаким козликом — худенький седенький мальчик среднего роста. Старая короткая потертая кожаная куртка на белом меху, красная клетчатая байковая рубаха, сильно поношенные белесые джинсы, пижонски заправленные в коротенькие ковбойские остроносые сапожки. Только без шпор.
Так, думаю. Все-таки захватил Он своего шофера! Не понадеялся на собственную сообразительность, тупица толстая. Сейчас из задней двери и Сам вылезать будет, аристократ херов...
А оттуда никто не вылезает. Мало того, этот худенький пожилой мальчик в джинсиках хлопает профессора по спине, галантно целует руку сначала Тане, потом — Хельге (хотя Хельга как-то говорила, что у немцев это не принято!) и пo очереди представляется Эриху и Руджеро:
— Фон Тифенбах... Фон Тифенбах!
Елки-моталки! Неужели это и есть тот самый фон Тифенбах, о котором, по рассказам профессора фон Дейна, чуть ли не вся Германия судачит?!
Гляжу со своей верхотуры — и глазам своим не верю! А где же «Мистер-Твистер», мать его за ногу?! Я и раньше подозревал, что кое-что лишнее я себе от злости нафантазировал, но чтобы до такой степени... Полный отпад!
И шестидесяти пяти ему никогда не дашь. Максимум — пятьдесят. Ну, пятьдесят с хвостиком...
М-да... Как выражалась киевская Кошка Циля, «тут я пролетел, как фанера над Парижем»!
А этот фон Тифенбах размахивает рекламной Листовкой с моим действительно ужасным изображением и спрашивает всех так весело:
— Ну-с, и где же этот ваш «Дикий, Сибирский, Русский, Таежный, Сторожевой» — он же гангстер, он же Крестный отец наркомафии?
Таня Кох берет его за руку, подводит к воротному столбу, на котором сижу я, показывает на меня пальцем и говорит ему:
— Знакомьтесь. — А мне мысленно добавляет: — Умоляю, веди себя пристойно!
А меня уже и умолять не надо. Смотрим мы с этим фон Тифенбахом друг на друга, и я вдруг неожиданно понимаю, что вижу перед собой безумно ОДИНОКОГО ЧЕЛОВЕКА!
ЧЕТВЕРТОГО ОДИНОКОГО ЧЕЛОВЕКА В МОЕЙ ЖИЗНИ, поразительно раскрытого и готового к КОНТАКТУ с самым глубоким проникновением в сознание реципиента. Или «преципиента»?.. Эти слова из книги доктора Шелдрейса я всегда путаю!
Короче. Я такого еще не встречал!..
И пусть никогда не обидятся на меня три близких мне Человека, с разной степенью привязанности, но с одинаковым градусом ОДИНОЧЕСТВА — Шура Плоткин, Водила, Таня Кох...
Для того чтобы «приручить» каждого из них, для того чтобы открыть перед ними замечательные возможности Телепатического Контакта со мной — мне пришлось немало потрудиться.
Это была прекрасная, благодарная, но все-таки очень тяжелая работа.
А тут, в этом стареньком пареньке в джинсиках, я неожиданно открыл мгновенную готовность к безграничному КОНТАКТУ! Как Человек с Человеком, как Животное с Животным, — если, конечно, они не заражены видовой или расовой ненавистью.