Только когда вся еда кончилась, Сайресу с помощью незаурядного такта и большого бокала коньяка удалось еще раз склонить заметно повеселевшего голландца к разговору о бизнесе. Было решено, что на следующее утро со свежими головами они встретятся в студии у художника и все обсудят. После этого, предположил Францен, они, возможно, захотят отпраздновать начало сотрудничества легким ланчем — он знает как раз подходящее местечко. Голландец написал на листочке свой адрес на улице Святых Отцов и добавил код, открывающий калитку, а Сайрес вручил ему свой телефонный номер в «Монталамбер».
Они покидали ресторан последними в сопровождении метрдотеля, сомелье и трех официантов, хором желающих им спокойной ночи. Обед получился весьма удачным, и, усаживая Францена в такси, Сайрес решил, что поставленная цель достигнута. Сегодня они стали друзьями. Завтра, если все сложится, сделаются сообщниками.
Они возвращались в отель, согретые вином и сонные. У Люси слипались глаза, и огни Сен-Жермена сливались в одно дрожащее пятно.
— Андре, помнишь, мы договаривались пройтись сегодня пешком по мосту? Может, сделаем это завтра? — Ей никто не ответил. — Андре? — Молчание. — Сайрес?
В зеркале заднего вида она встретилась глазами с водителем. — Dodo [36] , — усмехнулся он. — Все спят. Очень мило.
* * *
Францен вошел в квартиру и даже через пары алкоголя почувствовал знакомый запах масляной краски и скипидара. Через большую комнату, служившую ему мастерской, он прошествовал на маленькую кухню и заварил кофе. Какой приятный человек этот Сайрес Пайн, думал он, не сводя глаз с кофейника. Совершенно не похож на Рудольфа Хольца. Хольц скуп, Хольц бестактен, жесток, ему нельзя доверять, но, к сожалению, для Францена он служит основным источником дохода и отлично об этом знает. Как будет хорошо, если эта новая работа для новоявленного приятного клиента потянет за собой и другие. Возможно, завтра он покажет Пайну два еще не отправленных холста: поставит их рядом, чтобы тот мог сам оценить мастерство.
С чашкой кофе и рюмкой коньяка, пожалуй, последней на сегодня, Францен уселся в потертое кожаное кресло и сунул руку в карман в поисках сигары, когда зазвонил телефон. Францен не отвечал, надеясь, что тот замолчит, но надежда не оправдалась. Поклявшись себе, что завтра же купит автоответчик, он неохотно поднялся из кресла и снял трубку.
— Францен? Это Хольц. Надеюсь, вы хорошо провели вечер с мистером Пайном?
Голландец зевнул. Вечно одно и то же. С первой встречи с клиентом до того дня, когда на холсте высохнет краска, Хольц ни на минуту не оставит его в покое. Будет звонить, проверять, надоедать и действовать на нервы, чтобы не дай бог не пропустить момент, когда можно получить свою долю.
— Да, хорошо. Он приятный человек.
— Чего он хочет?
— Сезанна.
— Мне, черт возьми, известно, что он хочет Сезанна. Неужели Виллерс мне не сказал? Какого именно Сезанна?
— Еще не знаю.
Хольц скрипнул зубами. От картины зависит и цена подделки. О чем они могли говорить целый вечер, если даже не обсудили заказ? Он постарался не демонстрировать своего раздражения.
— А когда узнаете?
— Завтра. Они придут ко мне в студию в десять, и тогда мы…
— Они? Кто они? Речь шла только о Пайне.
— Нет, с ним еще парочка — молодой человек и девушка.
По спине у Хольца пробежал тревожный холодок — говорят, так бывает, когда по твоей могиле пройдется гусь.
— Имена? Как их зовут?
— Парня — Келли. Андре Келли. А девушку — Люси, фамилии не помню.
Хольц молчал, из трубки доносилось только его тяжелое дыхание.
— Хольц? Вы меня слышите?
— Вам надо немедленно убираться из дома, Францен. Берите картины и уходите. Сегодня же. Срочно.
— Почему? Я не понимаю.
Хольц глубоко вздохнул, помолчал, а потом опять заговорил как человек, пытающийся втолковать что-то бестолковому ребенку.
— Забирайте картины. Идите в какой-нибудь отель и переночуйте там. Когда поселитесь, позвоните мне и сообщите свой номер. Я буду ждать вашего звонка. Все ясно?
Францен взглянул на часы:
— А вам известно, который у нас час?
— Христа ради, это все очень серьезно! Делайте, как я говорю. Сейчас же.
Францен взглянул на замолчавшую трубку и пожал плечами. Ему очень хотелось наплевать на звонок и лечь спать, но профессиональная осторожность взяла верх над ленью. Хольц, конечно, мерзавец, но он не из тех, кто легко поддается панике. И он говорит, что это серьезно. Францен вернул трубку на телефон и направился к тайнику, в котором лежали две картины.
* * *
Хольц бегал по кабинету, и миниатюрные ножки в вечерних замшевых туфлях сердито топали по драгоценному ковру. Проклятый фотограф! Какого черта он делает в Париже, когда должен быть в Гонконге?
— Дорогуша? — в дверях появилась Камилла в сверкающем серебристым стеклярусом платье и основательном макияже de soir [37] , готовая к очередному благотворительному сборищу. — Дорогуша? Мы опоздаем.
— Иди сюда и закрой дверь. Мы никуда не едем.
Злой и совершенно протрезвевший Францен быстро шел по безлюдной улице к небольшому темному проходу, где арендовал гараж. В одной руке он нес сумку с вещами, в другой — плоский алюминиевый чемоданчик, в котором, укутанные в ворох мягкой пленки, лежали две картины: «Женщина с дынями» Поля Сезанна и «Женщина с дынями» Нико Францена. Общая стоимость — шестьдесят миллионов долларов с мелочью.
При обычных обстоятельствах Францен трясся бы от страха, случись ему идти ночью по темным улицам с таким ценным багажом. Но сегодня, забыв о страхе, он злился, отчасти и на самого себя. Он никогда не любил Хольца и никогда не доверял ему. В их кругах говорили, что, после того как пожмешь руку Рудольфу Хольцу, не мешает пересчитать пальцы. И все-таки он делает именно так, как велит ему этот карлик — уходит прочь от теплой постели и выгодного заказа, будто марионетка, которую потянули за ниточку. Что такого капитального могло случиться? О Пайне были собраны все нужные сведения: он действительно оказался арт-дилером, хорошо известным в мире искусства. И, кажется, даже честным. Виллерс сделал на это особый упор. Неужели такой человек станет сдавать кого-то полиции? Чушь.
Он остановился у дверей гаража и нащупал в кармане ключ. За его действиями круглыми любопытными глазами наблюдал кот с рваным ухом. Францен сердито шикнул на него. Он хорошо помнил случай, когда соседский кот пробрался в его студию и поточил когти о вполне готового, подсыхающего Сёра. Францен ненавидел котов — эти животные не питали никакого уважения к искусству.