И погладила Антона по вихрастой, давно не стриженной голове.
Вернувшись домой, Антон сразу сел за пианино и излил все, что накопилось у него в душе. Да, музыка вернулась к нему, и из-под пальцев снова полилась мелодия, в которой был и скорбный шелест осенних берез над кладбищенскими оградами, и умирающее на закате солнце, окрасившее багрянцем облака и сверкающее на монастырских куполах, и туман от Москвы-реки, и непроходящая боль потери, с которой Антон не умел справиться…
С тех пор он стал играть каждый день, и это очень не понравилось Зое. Сначала она просто рявкала:
– Хватит бренчать на своем дурацком пианино, бесит просто!
Но Антон не мог остановиться, даже если бы и захотел. Он столько времени жил без музыки и так изголодался по ней, что теперь был просто не способен существовать без нее. Зоя начала злиться из-за того, что племянник ее не слушает, стала орать, обзывала дебилом, кретином и идиотом. Антон попытался пойти ей навстречу, старался не садиться за инструмент, когда она была дома. Однако каждый раз, возвращаясь с работы, она слышала музыку уже на лестничной площадке, и это выводило ее из себя. Кончилось все тем, что однажды Зоя вызвала слесаря из ЖЭКа и приказала сделать две дужки на крышке пианино, не слушая робких возражений Антона, что это портит инструмент, и закрыла крышку на большой замок.
– Тетя Зоя, дайте мне ключ, – попросил Антон.
– Еще чего! – хмыкнула та. – Обойдешься.
– Но как же я буду играть? – Антон все еще не мог понять, что его лишили единственной радости и смысла жизни.
– «Как, как», – злорадно передразнила тетка. – Да никак, придурок! Задолбал уже своим бренчанием. Все, больше никакой музыки!
– Но как же так, тетя Зоя?.. Я ведь жить без нее не могу…
– Ну так и сдохни! – завопила женщина. – Туда тебе и дорога. Тьфу, дебил, глаза бы мои на тебя не глядели!
Схватила дедовский ремень и со всей злостью полоснула племянника по спине, вложив в этот удар всю годами накопленную зависть и ненависть к семье Назаровых.
Антон был поражен. До этого его никогда в жизни никто ни разу не ударил. В их семье телесные наказания никогда не практиковались, разве что Андрюшка в детстве иногда, когда уж очень расшалится, получал легкий шлепок по заднице. С Антошей же этого вовсе никогда не случалось – он и повода не подавал, и берегли его, такого особенного. Не имелось у него и никакого опыта детских и подростковых драк, ведь Антон очень мало общался с другими детьми, а если и контактировал с ними, то рядом всегда был Андрей, который никогда не дал бы никому в обиду младшего брата. Но теперь Андрея в жизни Антона больше не было. И заступиться за него тоже стало некому.
Большинство сверстников Антона на его месте, скорее всего, не позволили бы так с собой обращаться. Дали бы отпор, а от кого-то Зоя и сдачи бы получила. Но Антон был не из их числа. Из книг, хороших фильмов и объяснений родителей он твердо усвоил, что мужчина не должен поднимать руку на женщину, это некрасиво, отвратительно, недостойно. И потому он не нашел ничего лучше, чем убежать и спрятаться за шкаф. И только там он почувствовал себя в относительной безопасности. Зоя рванулась было за ним, попыталась вытащить его из укрытия, но не смогла, так как была полной женщиной и щель между шкафом и стеной оказалась слишком узка для нее.
– Ну ничего, все время ты там не просидишь, – пригрозила она. – Только попадись мне…
С тех пор издевательства над Антоном и физическая расправа над ним стали любимым развлечением почувствовавшей свою безнаказанность Зои. Чтобы соседям не было слышно его криков, она погромче включала магнитофон с записями худших образцов современной эстрады. Зоя была в курсе, что эти звуки для ее племянника не менее мучительны, чем удары ремня, и это доставляло ей неизмеримое удовольствие. Ощущение власти над человеческим существом пьянило и возбуждало ее сильнее, чем любая сексуальная стимуляция. Она наслаждалась сознанием того, что только от нее зависит, будет это существо страдать или нет. А если и будет страдать – что он сделает? Ей это даже было любопытно, она начала над племянником что-то вроде эксперимента, по жестокости сравнимого разве что с опытами фашистских ученых над военнопленными. Интересно, сколько страданий этот дебил сможет перенести так, как сейчас принимает ее побои – испуганно сжимаясь, что-то невнятно блея, но терпеливо снося все, что ей угодно будет с ним сотворить? Сделает ли он когда-нибудь хоть малейшую попытку дать отпор? Вряд ли, кишка у него тонка…
Зоя принялась избивать племянника каждый день, и спастись от нее можно было только за шкафом. Антон проводил там все больше времени. Хранившийся в «домике» осенний букет, подаренный когда-то братом, давно засох и потихоньку истлевал, но Антон все равно часто брал в руки, вдыхал пыльный запах и пытался представить, что всего этого ужаса на самом деле нет. Что, как прежде, все хорошо и все живы: и мама, и папа, и бабушка, и дедушка, и, конечно же, любимый брат Андрей. Андрей всегда за него заступался, наверняка он нашел бы способ защитить его и от Зои. Да и не было бы никакой Зои в их квартире, если бы здесь был Андрей…
Антон смотрел на поблекшие листья и желтую хвою, опасаясь, что единственное сокровище в любую минуту может рассыпаться в его руках. Он чувствовал ужас, отчаяние и невыразимое одиночество. Никто не придет ему на помощь, и пожаловаться-то некому, Катерина – единственный близкий человек, который у него остался, – и та что-то давно не появлялась, уж не заболела ли? Антон надумал было зайти к ней сам, когда Зоя будет на работе, но обнаружил, что тетка поменяла замки на входной двери и, конечно же, не дала ему ключ. Теперь он не мог выходить на улицу, не мог ездить на кладбище, чтобы побыть с Андреем, с папой, с мамой, с бабушкой и дедушкой.
С тех пор, пока Зоя была дома, Антон старался больше спать, а если не получалось – хотя бы дремать. В мир его снов его мучительница попадала редко. Иногда снились близкие, будто бы они были живы. Но чаще всего Антону снилась музыка и нереально красивые миры, не похожие на землю. Иногда музыка была настолько хороша, так проникала в душу, что Антон, потрясенный, просыпался с мыслью, что нужно бы записать это чудо, наиграть на фортепиано, пока не забылось. Но в считаные мгновения после пробуждения жестокая реальность обрушивалась на него. Иномирной, внеземной музыке не суждено быть записанной. Никто ее не услышит, кроме Антона. От этого становилось невыносимо горько.
Зоя чувствовала себя в этой квартире уже не просто хозяйкой, а царицей. У нее появилась новая забава – она стала водить к себе мужчин. По ночам Антон то и дело слышал дикие стоны и крики в соседней комнате, где когда-то была родительская спальня. В возрасте уже хорошо за пятьдесят Зоя вдруг начала получать удовольствие от секса – жесткого, на грани извращения, с выраженным садомазохистским уклоном. И каждый очередной оргазм был для нее актом мести Всеволоду, тому самому директору бумажной фабрики, давно уже покойному. А тем, что секс этот происходил в генеральской квартире, где одну вазочку продай – и все, месяц работать не надо, она мстила своей многолетней жизни в бараке с туалетом в двадцати шести шагах. Работать, правда, Зое все равно приходилось, шли последние годы, когда государство за этим еще строго следило. Получить статус безработной было не только подозрительно, но и опасно – могли лишить опекунства. И потому Зоя считала не только недели, но даже дни тех месяцев, которые оставались ей до пенсии.