Подобравшись как можно ближе, я подхожу к забору и прислоняюсь к нему, опускаю подбородок на сложенные руки.
— Привет, — говорю я тихо. — Здравствуй, красавчик.
Он поворачивает голову, и у меня снова перехватывает дыхание при виде пустой глазницы.
Слава богу, травма не выглядит свежей. По-моему, глазница успела зарасти кожей и даже шерстью, хотя в точности сказать нельзя — все в глубокой тени. На щеке и на лбу у него шрамы. Длинные полосы без шерсти. Словно трещины на асфальте, залитые свежим битумом.
Конь вскидывает голову и разглядывает меня. Его ноздри раздуваются при каждом вздохе. Он втягивает мой запах.
— Что же с тобой случилось, маленький? — стоя неподвижно, спрашиваю я вслух.
Он длинно фыркает, вытягивает шею и отряхивается. Потом начинает двигать ушами. Каждым по отдельности. Мое сердце стискивает невидимая рука.
— Господи всеблагий, — тихо вырывается у меня.
Минутой позже я решительным шагом вхожу в конюшню, где Дэн с Евой вычищают жеребячий загон.
Я требовательно спрашиваю:
— И что ты намерен с ним делать?
— С кем? — спрашивает Дэн.
— С гнедым, — поясняю я нетерпеливо. — С тем полосатым.
— Ну, вообще-то… — начинает он, сообразив, что к чему. — Я собирался его подлечить, а потом попробовать найти ему дом.
— Я его хочу, — произношу я.
Дэн глядит на меня, опираясь на лопату.
— Я серьезно. Я его хочу.
— Ты уверена? По мне, он будет далеко не подарок, когда в чувство придет…
— Уверена. Абсолютно уверена. Никогда в жизни так уверена не была.
— Ну хорошо, хорошо. Как только мы его…
— Нет. Я его хочу прямо сейчас.
— Ни в коем случае. — Дэн качает головой. — Начнем с того, что я его в конюшню-то загнать не могу. Как, по-твоему, мы его в коневоз будем затаривать?
— А так, как ты делал. Дротик с успокоительным, или что там для этого надо. Все, что я знаю, — это то, что я его хочу прямо сейчас!
— Аннемари, я все же не думаю…
— А мне все равно. Если только ты его кому-то не пообещал, я не вижу, почему бы тебе не отдать его мне!
Он колеблется, и я продолжаю:
— Я хочу сама с ним работать. Хочу сама привести его в надлежащее состояние. Я тебе возмещу затраты на аукцион. И за перевозку…
— Да я не про деньги…
— Кто бы сомневался. Я хочу этого коня, Дэн!
Он все вглядывается в мое лицо. Мы сталкиваемся взглядами. Я чувствую, как мой подбородок выезжает вперед, в точности как у Мутти, а губы сжимаются в узкую черту…
— Ну ладно. Уговорила. Признаться, я даже не особенно удивлен…
* * *
За ужином Ева осыпает меня вопросами — с какой стати мне приспичило заиметь этого коня? Когда я принимаюсь ей объяснять, что пежины у него в точности как у Гарри, она смотрит на меня непонимающим взглядом. Боже правый, разве я не удосужилась ей рассказать про Гарри?.. Уму непостижимо!
— Неужели ты никогда не слышала про Гарри? Про коня, который со мной разбился тогда?..
Краем глаза я замечаю, как вскидывает взгляд Жан Клод.
— Это он на всех снимках в конюшне? — спрашивает Ева.
— Да, это он.
— Это после того случая они решили, что у тебя матка разорвана?
Я давлюсь куском. Так-то оно так, но неужели это все, что ей известно о моем падении на соревнованиях?
Я кошусь на Жана Клода. Тот с непроницаемым видом смотрит в тарелку.
— Ева, твоя мать была конкуристкой мирового класса, — говорит Мутти.
Она дотягивается до блюда с клецками в соусе песто. Передав его Еве, она берется за салатницу с помидорами и свежим сыром моцарелла.
— Правда?
Ева глядит на меня с удивлением.
— Она была олимпийской надеждой, — говорит папа и растягивает рот в кривом подобии улыбки.
Я напряженно жду — сейчас начнется перечисление моих былых достижений, но папа умолкает. Возможно, потому, что Мутти подносит к его губам стакан с вином. Все продолжают есть, и мне кажется — худшее миновало.
— Олимпийская? — все-таки спрашивает Жан Клод.
Отпивает вина и откидывается на спинку стула, складывая руки на груди.
— Она победила в «Клермонт-Нэшнл», — говорит папа. — Дальше предстоял «Ролекс-Кентукки», а там — как знать?
— Так тот случай, получается, был в Клермонте? — спрашивает Жан Клод.
— Ага, — говорю я, утыкаясь в тарелку.
Меня страшит неизбежный следующий вопрос.
— Ты там ехала на… том полосатом коне? — спрашивает Ева.
— Да.
— Так вот что имел в виду Дэн, когда ты его впервые увидела. Поглядели бы вы на нее сегодня! — восклицает Ева, поворачиваясь к Мутти.
Та вскидывает брови.
— Могу представить себе…
— Дэн не хотел его ей отдавать, но она так на него насела! Хочу, говорит, и все! Ведь так было, мам?
— Ну, — смущаюсь я, — типа того…
— И ему пришлось сдаться. А то бы она его в навоз затоптала. — Ева широко улыбается. — Мам, а как ты его назовешь?
— Ну-у… — бормочу я. — Не знаю пока. Я еще об этом не думала.
— Гарри?
— Нет! — Сама эта мысль возмущает меня.
— Мне все это не нравится, — властным тоном вставляет Мутти. — У нас и так полным-полно лошадей.
— Таких точно нету, — говорит Ева. — Мам, так ты снова ездить будешь?
— Нет! — говорю я громко.
Я замечаю, что все на меня смотрят. И повторяю тоном настолько спокойным, какой только могу придать своему голосу:
— Естественно, нет. Ни под каким видом!
* * *
— Так, так, Майк, сдавай потихоньку, — кричит Дэн и машет рукой.
Водитель грузовика включает задний ход и плавно подает машину ко входу в паддок.
— Так это же не коневоз, — говорит Ева.
— Правильно, — говорит Дэн. — Это грузовик для перевозки скота. Нашего парня ни под каким видом не заведешь в коневоз, да и пытаться это сделать я дал бы только через мой труп.
Он хмуро поворачивается ко мне.
— Ты точно не передумала?
Я решительно качаю головой. Я не передумала.
Мутти и папа смотрят на нас шагов с тридцати, сидя в фургоне. Когда мы погрузим лошадь и поедем домой, они последуют за нами.
Пегий держится у дальней стенки загона. Прижавшись к забору, он с подозрением следит за нашими действиями.