К тому времени, когда в Васильсурск пожаловал Петр Первый, город спал и видел десятый сон. От многочисленного гарнизона стрельцов в крепости оставалось не более четырех-пяти десятков, а торговля не то чтобы не цвела, но даже и не делала усилий, чтобы образовать для этого побеги. Петру Алексеевичу было, понятное дело, не до огурцов – на носу был Азовский поход, но проехать мимо такого количества высокосортного корабельного леса он не мог и тотчас же его объявил заповедным. Мало того, еще и каждое дерево приказал пометить специальным клеймом. Тут бы ему уже и отдохнуть, и поесть стерляжьей ухи с огурцами, но легенда утверждает, что царь успел перед самым отплытием в Казань посадить дубовую рощу. Неугомонный Петр успел еще и пригласить в Россию двух то ли голландцев, то ли немцев для того, чтобы обучать местных жителей лесному хозяйству. Они и приехали в Васильсурск, но уже после смерти Петра Алексеевича, который, кабы чудесным образом воскрес, не преминул бы им ноздри вырвать и сослать в Сибирь за самовольную рубку вековых дубов и сосен в заповедных лесах с целью, как говорится, личного обогащения. Рубили хитро – проплывающему по Волге не видно было ничего, но стоило зайти внутрь заповедной дубравы…
Собственно рубкой леса в те времена занимались специальные люди – лашманы. Проще говоря, лесорубы в переводе с немецкого. Лашманов по правительственному указу набирали из татар, мордвы и чувашей крепкого телосложения. С той поры остались в Васильсурске лашмановские мостки, фамилия Лашмановы, да еще лашмановскими называют особенно крупных тараканов.
Приезжала в Васильсурск и Екатерина Вторая. Вернее приплывала на одиннадцати красиво изукрашенных желтых «Ладах Калинах» галерах. Местные огурцы не удостоила даже и взглядом – у нее были свои, нежинские. Отобедать все же изволила и уплыла вниз по реке, возведя город в ранг уездного, дав ему имя Василь и герб в виде «основания корабельной кормы в знак того, что в окрестностях сего города заготовляются лучшие корабельные леса». При сыне ее, Павле Петровиче, который тоже проплывал с сыновьями Сашей и Костей мимо и остановился перекусить, городу вернули часть земель, отписанных в наказание за то, что васильчане во время бунта под предводительством Степана Разина присоединились в полном составе к войску злодея. А вот Пушкин через Васильсурск уже не проплывал, но проезжал, собирая материалы к истории Пугачевского бунта. Александр Сергеевич остановился на ночлег на постоялом дворе в пригородной слободе Хмелевка. В своей записной книжке он помечает: «Васильсурск – предание о Пугачеве. Он в Курмыше повесил майора Юрлова за смелость его обличения – и мертвого секли нагайками. Жена его спасена его крестьянами. Слышал от старухи, сестры ее – живущей милостынею». Майора Юрлова у нас знает каждый ребенок под именем капитана Миронова. Вот и получается, что здесь, на постоялом дворе Васильсурска, и был исток нашей «Капитанской дочки». Вот здесь и нужен памятный знак с выбитой на нем записью из записной книжки. Вот здесь и должны принимать в пионе… Ну хорошо. Пионеры – это все же чересчур. Пусть хотя бы проплывающие мимо теплоходы с туристами причаливают к пристани Васильсурска. Правда, для этого нужно сначала построить пристань…
Не будем, однако, заплывать вперед. Вернемся в девятнадцатый век, который был для Васильсурска золотым. Рыбной торговлей в городе занимались купцы Дюжаковы. За пятьсот рублей в год они арендовали Волгу выше и ниже города и три десятка рыбаков, а четыре буксирных парохода и несколько барж обеспечивали им торговлю рыбой не только в Василе, но и по всей Волге. Купец Беломойкин [72] держал почтовую станцию. Ежедневно только в Москву с письмами и посылками уходила дюжина троек, а в Казань – три. Звон от колокольчиков стоял такой, что слышно было даже на противоположном берегу Волги. Да что берегу – из самих Чебоксар присылали нарочного просить сделать потише. В городе было две гостиницы – Беломойкина и Порозенкова. Переночевать в них стоило всего тридцать копеек. У Беломойкина на третьем этаже гостиницы был клуб с бильярдом, сигарками, кофе и ликерами в маленьких рюмках, а у Порозенкова зато порция котлет или селянки стоила всего тридцать копеек и к ней рюмка водки за пятачок, две пары чаю за двенадцать копеек и стакан глинтвейна для тех, которые «хочут свою образованность показать», за все те же три гривенника. Рядом с гостиницей Порозенкова был магазин, в котором торговали икрой, белорыбицей, табаком и фруктами. В красивом трехэтажном здании с часами находилась аптека, принадлежавшая в конце позапрошлого века Абрамовичу, а в начале прошлого – Натальсону.
Была в Васильсурске и типография, и бумажная фабрика, которая производила до четырехсот пудов разных видов бумаги в сутки. Любая собака и даже кошка в Васильсурске скажет вам, что именно в клубе этой фабрики проходил шахматный турнир, устроенный великим комбинатором. Что же до остатков лестницы, по которой Остап спасался бегством, то в Васильсурске их больше как минимум на одну, чем в Козьмодемьянске.
В конце девятнадцатого века и в начале двадцатого, Васильсурск, благодаря красоте своих пейзажей, стал дачной Меккой для художников и писателей. Приезжали сюда на этюды и Репин, и Шишкин, писавший здесь корабельные сосновые рощи, и Левитан. Мало кто знает, что именно здесь, а не в Плёсе происходили события, описанные в чеховском рассказе «Попрыгунья». До семидесятых годов прошлого века на Покровской улице стоял неприметный, крашеный суриком дом, в котором жила Ольга Ивановна Дымова с художником Рябовским. Последний, как известно, имел прототип в лице друга Антона Павловича, Исаака Ильича. В первом краеведческом музее Васильсурска, разграбленном еще в двадцатые годы, кажется, даже была грубая деревянная тарелка из которой Рябовский ел щи. К сожалению, и сам дом не сохранился тоже. Его и почти всю Покровскую улицу с красивыми купеческими домами, спускавшимися с вершины холма к Волге, разрушил оползень семьдесят девятого года. Теперь по обеим сторонам бывшей Покровской улицы, успевшей побывать при советской власти и Октябрьской, и улицей Имени 25-летия Революции, растут лопухи и крапива.
Приезжал отдыхать в Васильсурск и Горький вместе с женой и сыном. Здесь он писал «Фому Гордеева». Кроме жены и сына матерый человечище привез с собой огромные гусли, подаренные ему в каком-то из марийских сел. Бывало, надоест ему бумагу и чернила переводить, возьмет он гусли, заберется на самый верх холма и давай в три горла петь про то, как над седой равниной моря ветер тучи собирает, а между тучами и морем гордо реет… и тут как раз жена пришлет маленького Максимку звать буревестника к обеду.
Гусли Горького зачем-то уцелели и висят на стене нынешнего, третьего по счету, краеведческого музея. Правда, без струн. В музее тихо. Только половицы скрипят. Еще бы им не скрипеть, если деревянному зданию почти полтора века, а ремонт в последний раз делали тогда, когда на гуслях Горького были целы струны. Денег на ремонт… Как почти везде в провинции. Правду говоря, и сам Васильсурск теперь не город, а поселок городского типа. Просто поселок, которому в этом году четыреста девяносто лет. На его ремонт тоже нет денег. Жителей осталось в Васильсурске чуть больше тысячи. Это летом, когда приезжают дачники и возвращаются те, кто уезжал на заработки в другие города, а зимой не более шестисот. Медсестры, к примеру, едут в Москву ухаживать за лежачими больными. За месяц можно заработать тысяч тридцать. По местным меркам хорошие и даже очень деньги. Те, кто остаются… У Елены Сергеевны, экскурсовода в музее, зарплата минимальная. Четыре тысячи шестьсот рублей. Из этой зарплаты надо отдать полторы на оплату коммунальных услуг. Три тысячи и огород – вот все ее доходы. Иногда она выходит из музея на улицу и уговаривает местную молодежь пойти в музей на экскурсию. Бросьте, говорит, пиво – в музее интереснее. Денег за экскурсию не возьму. Бесплатно расскажу. Впрочем, и платно в Васильсурском музее, считай, бесплатно – пятнадцать рублей для взрослого и десять за ребенка. Редко, но бывает так, что идут, а чаще крутят пальцем у виска. На самом деле не крутят, а говорят. Интересуются ее психическим здоровьем. Она все равно их уговаривает.