Фини, с другой стороны, орал:
– Вонючка, ах ты мелкий поганец, я же сказал, что́ сделаю с тобой, если снова увижу, как ты воруешь помои у свиней!
Он взглянул на Ваймса, словно ища поддержки.
– От них можно подцепить какую-нибудь жуткую болезнь, сэр.
– Перестань махать своей дурацкой палкой, парень! – велел Ваймс, посмотрел на гоблина, извивавшегося в его хватке, и добавил: – А ты, гаденыш, перестань трещать.
В крошечной комнатке наступила тишина, не считая замиравшего эха двух фраз. «Они едят собственных детенышей, сэр!» (это кричал Фини) и «Тра́вы! Суп!» (это кричал гоблин, весьма метко прозванный Вонючкой).
Успокоившись, гоблин указал пальцем на левое запястье Ваймса, взглянул ему в лицо и повторил:
– Травы! Суп!
Это прозвучало как мольба. Грязная лапка потянула Ваймса за ногу.
– Травы? Суп?
Гоблин подковылял к двери и взглянул на сердитого старшего констебля, а затем обернулся к Ваймсу с непередаваемым выражением лица и отчетливо произнес:
– Травы! Суп! Мистер по-люс-мен?..
Ваймс вытащил табакерку. Вот для чего нужен нюхательный табак. Церемония, которую ты проделываешь, прежде чем взять щепотку, дает больше времени на раздумья, чем закуривание сигары. А еще она привлекает внимание. Ваймс произнес:
– Ну, старший констебль, здесь кое-кто требует правый суд. И что ты намерен делать?
Вид у Фини был неуверенный, и прибежище он обрел в том, что знал наверняка.
– Это же вонючий гоблин!
– Ты часто их здесь видишь? – поинтересовался Ваймс, не повышая голоса.
– Только Вонючку, – ответил Фини, сердито глядя на гоблина, который высунул червеобразный язык. – Он вечно тут ошивается. А остальные знают, что с ними будет, если их застукают на воровстве!
Ваймс посмотрел на гоблина и заметил, что у того когда-то была сломана нога. Он повертел в руках табакерку, не глядя на Фини.
– Но, разумеется, полисмен должен задуматься, что произошло, если это жалкое создание не побоялось отдаться в руки закона, рискуя быть изувеченным… вторично.
Он нащупывал почву наугад, но, черт возьми, Ваймсу так часто приходилось это делать, что он научился опираться на воздух!
Рука у него зудела. Ваймс пытался не обращать внимания на зуд, но на мгновение перед ним предстала сырая пещера, и исчезли все мысли, кроме неутолимой жажды мести. Он сморгнул; гоблин тянул его за рукав, а Фини постепенно накалялся.
– Я ничего не видел! Не видел, как это случилось!
– Но ты знал, что это случилось, да? – и вновь Ваймс вспомнил темноту и жажду мести – точнее, воплощенную месть, разумную и неотвратимую. И маленький поганец дотронулся именно до этой руки… Прошлое разом воскресло, и Ваймс содрогнулся: хотя всякий стражник и должен быть немного злоумышленником, не стоит носить персонального демона в качестве татуировки.
Фини быстро остыл, потому что был напуган.
– Епископ Драй говорит, что гоблины – наглые инфернальные существа, созданные в насмешку над человечеством, – сказал он.
– Ничего не знаю про епископа Драя, – заметил Ваймс, – но здесь что-то творится, и я ощущаю зуд – я почувствовал его в самый день приезда. Что-то случилось на моей земле. Послушай меня, старший констебль. Когда арестовываешь подозреваемого, ты должен не полениться и спросить, правда ли он это сделал, а если он скажет «нет», поинтересуйся, может ли он предоставить доказательства. Смекаешь? Обязательно нужно спросить. Понятно? И вот мои ответы: черт возьми, нет, и, черт возьми, да!
Маленькая лапка с когтями вновь потянула Ваймса за рубашку.
– Травы! Суп!
Ваймс подумал: «Ну да, я думал, что до сих пор был с этим парнем мягок».
– Старший констебль, что-то здесь не так, ты это знаешь, и ты совсем один, поэтому лучше позови на помощь всех, кому можешь доверять. Например, меня. И я в данном случае буду подозреваемым, который под свое собственное поручительство внес залог в один пенни, – тут Ваймс вручил частично проржавевший медный кружочек ошарашенному Фини, – и по твоей просьбе согласился помочь в расследовании, каково бы оно ни было, и все будет тип-топ и в полном соответствии со стандартной полицейской процедурой, которую, мальчик мой, написал я, и лучше уж ты мне поверь. Я – не закон. И никакой стражник законом не является. Стражник – просто человек, но, когда он просыпается поутру, закон служит ему будильником. До сих пор я был с тобой ласков и любезен, но ты и правда думаешь, что я намерен провести ночь в свинарнике? Пора стать настоящим стражником, сынок. Делай что должно, а бумажную работу оставь на потом, как я.
Ваймс посмотрел на настойчивого маленького гоблина.
– Давай, Вонючка, веди.
– Но матушка сейчас принесет вам ужин, командор, – жалобно проговорил Фини, и Ваймс поколебался. Не годится огорчать старушку мать.
Настало время выпустить на волю герцога. Ваймс обычно никому не кланялся, но он поклонился госпоже Наконец, которая от восторга и замешательства чуть не уронила поднос.
– Я униженно прошу вас, дорогая моя госпожа Наконец, оставить ваш сунь-сам-пень для нас в духовке на некоторое время, потому что ваш сын, который делает честь своей форме и своим родителям, попросил меня помочь ему в одном чрезвычайно важном деле, какое только можно доверить порядочному молодому человеку. Такому, как ваш парнишка.
Женщина чуть не растаяла от счастья и гордости, а Ваймс потянул юношу прочь.
– Сэр, это блюдо называется бань-сунь-вынь, а сунь-сам-пень мы едим только по воскресеньям. С морковным пюре.
Ваймс горячо пожал руку госпоже Наконец и сказал:
– Я охотно его попробую, дорогая моя госпожа Наконец, но, с вашего позволения, мы пойдем – вашего сына от работы за уши не оттащишь. Не сомневаюсь, вы и сами это знаете.
Полковник Чарльз Огастес Примирит уже давно, умудренный многолетним опытом стратега, позволил Летиции во всем поступать по-своему. Это избавляло его от многих проблем и позволяло спокойно возиться в саду, ухаживать за драконами и время от времени ловить форель – последнее он особенно обожал. Ему принадлежали полмили Форельного ручья, но, к сожалению, быстро бегать в последнее время полковнику стало трудно. Поэтому он проводил большую часть времени в библиотеке, дописывал второй том мемуаров, сидел у жены под башмаком и ни во что не вмешивался.
До сих пор он не возражал, что Летиция председательствовала в местном магистрате и в результате по полдня не бывала дома. Полковник был не из тех, кто мыслит такими понятиями, как «хорошо» и «дурно», «виновен» и «невиновен». Он привык делить мир на «них» и «нас», «живых» и «убитых».
А потому Чарльз Огастес Примирит не особенно внимательно прислушивался к разговору людей, сидевших за длинным столом в другом конце библиотеки и беседовавших взволнованными голосами, но, тем не менее, он уловил некоторые обрывки.