В полдень, листая старые книги, ты счастлив, спокоен и абсолютно безумен, имя тебе Баттикалоа Каччан, сумасшедший ветер. Какой же еще.

В сумерках я принимаюсь за работу, сумерки — мое время, и зимой, пока они длятся почти вечно, я могу все.

В сумерках, пока я расправляюсь со своими бесчисленными делами — бегаю, записываю, читаю, оплачиваю, рассылаю, звоню, — жители департамента Изер запираются в домах, топят печи, тушат мясо, подогревают вино, слушают, как барабанит по крышам град, как скрипят и стонут вековые деревья, как звенят обледеневшие провода. В сумерках у меня слишком много работы, в сумерках у меня слишком много сил, в сумерках мне слишком весело, потому что близится ночь. В сумерках мое присутствие отменяет любое зло, но людям со мной неуютно и зябко, в сумерках люди называют меня Биз Нуар, Черный Биз.

В сумерках я — есть.

Вечером ты не хочешь возвращаться домой, вечером ты кружишь по городу, не отвечаешь на телефонные звонки, покупаешь газированную воду в киосках, заглядываешь в освещенные окна, тайком ухмыляешься, подслушав обрывки чужой болтовни, и от твоего беззвучного смеха на Балеарских островах, на западом краю Средиземного моря, поднимается ветер, удушливый, влажный и пыльный. Он проносится над клубами Ибицы, нудистскими пляжами Форментеры и сосновыми рощами Эспарто; невозмутимые потомки гимнесийских пращников и карфагенских пиратов укрываются от него за каменными стенами, пьют горячий крепкий кортадо и ледяной джин с соком горьких лимонов, знают — ты скоро утихомиришься, все пройдет.

По вечерам ты томишься ожиданием и мучаешь других, по вечерам твое имя — Миг-Йор. По вечерам осчастливить тебя легче легкого — достаточно приблизить ночь. Но этого никто не умеет.

Кроме меня.

Ночью мы сидим, обнявшись, на краю Аравийской пустыни, и ты азартно шепчешь: «Меняю три пыльные бури на дюжину твоих дурацких шквалов», а я притворно возмущаюсь: «Ишь какой хитрый, всего три несчастные бури за целую дюжину, ищи дурака», — и изворачиваюсь, чтобы щелкнуть тебя по конопатому носу, получить в ответ подзатыльник и в отместку до полусмерти тебя защекотать. Мне для тебя ничего не жалко, тебе для меня — тем более, просто спорить и драться мы любим почти так же сильно, как молча сидеть в пустыне на самом краю всего, дышать, замедляя время, ждать, когда молния расколет тонкую черную чашу небес и сверху раздастся сладчайший из голосов: «Хава Шимали, Хава Джануби, ужин готов, дети, ступайте домой — до утра».

Ратушная площадь
Rotusės а.
Город в половине третьего ночи

— Новолуние, — говорит Тони. — Вот именно сегодня — оно. Точнее, завтра. Ну, то есть ночью, в два с копейками… нет, даже не с копейками, а ровно в половине третьего. Прикинь!

— И что из этого следует?

— Из этого следует вообще все.

Обожаю внятные объяснения.

* * *

— …самым дурацким рейсом, в два часа ночи, — скороговоркой докладывает Саша. — На все остальные билеты стоят столько, что проще еще немного подкопить и купить личный самолет. Причем с золотыми пропеллерами. Короче, я прилетаю ровно без двух минут два. Но тебе все равно придется меня встречать. Таковы гримасы твоей злой судьбы.

— Два часа ночи — прекрасное время, — твердо говорит Аль. — Лучше захочешь — не придумаешь.

* * *

«Это нелепо, — думает Анна. — Нелепо, что взрослая, разумная, прекрасная я, вместо того чтобы спать, по полночи просиживаю у окна и хочу гулять по ночному городу. Вдвойне нелепо, что гулять я при этом все-таки не иду. Уже которое лето подряд. Хочу, но не иду! А ведь мне даже разрешения спрашивать не нужно.

Вот предположим, — думает Анна, — мне пришлось бы срочно идти в ночную аптеку. Например, кто-нибудь заболел, и кроме меня за лекарством послать некого. И что тогда? Да пошла бы как миленькая. И совсем не было бы страшно. Я же не боюсь темноты. Даже в детстве ее не боялась. Впрочем, в городе фонари везде горят. Или почти везде.

Ну и чего тогда тянуть? — думает Анна. — Тем более что в аптеку меня все равно не пошлют, некому меня туда посылать. Зато я могу взять и выйти вот прямо сейчас. По собственной воле. А зачем она еще нужна?

Это нелепо, — думает Анна, шнуруя кеды. — Это нелепо, — повторяет она, застегивая кофту. — Нелепо, что я куда-то прусь среди ночи. Нелепо, что я так долго откладывала».

* * *

— Популярные среди эзотерически грамотных домохозяек лунные календари вполне единодушно гласят, что в двадцать девятый день каждого лунного месяца следует избавляться от мрачных мыслей и беспросветной тоски, а также печь лепешки, — говорит Тони. — Кроме того, не следует строить долгосрочные планы и необходимо принимать душ, но эти рекомендации, на мой взгляд, и в другие дни вполне актуальны. Однако для нас с тобой важно не это.

И умолкает с загадочным видом. Он это умеет. Но я не отстану.

— А что важно?

— Как — что? Полное отсутствие луны на небе. Сегодня никто за нами не подглядывает. Следовательно, можно творить все, что в голову взбредет.

— Как будто в другие дни нельзя.

— Да можно, конечно. Просто не так интересно.

Аргумент.

* * *

— Устала? — спрашивает Аль.

— Вроде нет. А надо было?

— Ни в коем случае. Усталых гостей отвозят домой, укладывают в постель, и они спят до утра, как глупые дураки. Тогда как половина третьего ночи — лучшее время для первой прогулки по городу. Просто идеальное.

— А почему именно половина третьего?

Честный ответ звучит так: «Потому что сейчас уже почти четверть этого самого третьего, а ехать до центра как раз десять-пятнадцать минут, вот и считай». Но это очень скучное объяснение. Придется положиться на импровизацию.

— Сама увидишь. — Аль переходит на таинственный шепот, который отлично компенсирует полное отсутствие мало-мальски оригинальных идей.

— Ладно, — кивает Саша. — Значит, буду смотреть очень внимательно.

* * *

— Ну уж нет, — бормочет Анна.

Она буквально ловит себя за шиворот при попытке повернуть в сторону дома.

Четыре квартала — это не прогулка. Ради четырех кварталов и кеды шнуровать не стоило. А что на часах уже начало третьего, так это не новость. Если выходишь из дома в два пополуночи, не следует рассчитывать, что вдруг снова сделается всего девять вечера. Например.

«Ты этого несколько лет хотела, — ехидно напоминает себе Анна. — Вот и наслаждайся теперь на всю катушку. Пошла гулять, значит, гуляй».