— Давай пойдем мимо него, ладно? Вдруг они там, к примеру, поют? Что-нибудь утешительное. Или даже специальное новолунное заклинание, от которого то, чего нет, незамедлительно становится сущим. Это же по дороге?
— Конечно. Как раз по Савичяус и выйдем на Ратушную площадь.
— Слушай, как же это прекрасно звучит — Ратушная площадь! Сразу что-то праздничное и сказочное представляется. Хотя теоретически я знаю, что ратуша — это просто скучная городская канцелярия. А все равно кажется, что там должна быть ярмарка, музыка, смех, пиво, лимонад, жареное мясо и леденцы из жженого сахара. И посреди площади обязательно карусель — знаешь, такая дурацкая, из детства, с разноцветными лошадками и драконами…
— С драконами? Хорошее у тебя было детство. Лично мне приходилось довольствоваться одними лошадками.
— Мне тоже. Просто я сперва представляла, что некоторые из лошадок все-таки драконы, а потом садилась на одну из них. И каталась на драконе, мало ли что больше никто его не видел. Я-то знала!
— Отличный рецепт.
— Не то слово. Я до сих пор им пользуюсь. Например, вот прямо сейчас.
— Ну да, — улыбается Аль. — Конечно.
* * *
«Дойду до Ратушной площади, а уже оттуда домой, — думает Анна. — Какой-нибудь другой интересной дорогой. Гораздо лучше, чем сейчас разворачиваться и идти назад. Да и не хочу я ни в какое „назад“. Ночь такая теплая, сладкая, такая шелковая нынче ночь, — возможно, это и есть лучшая летняя ночь в моей жизни, идеальная, как на заказ, а я, дура, совершенно не готова, не знаю, как распорядиться таким богатством, что делать, чтобы все это оказалось не зря. Вернуться домой и лечь спать у открытого окна? Приятно, но непростительно мало. И как же было бы хорошо, если бы город вдруг взял и вырос и возвращаться пришлось бы долго-долго, с каждым шагом все глубже увязая в ласковой этой тьме, ощущая на губах леденцовую сладость фонарного света, брести медленно, как плыть, обнявшись…
Так, погоди, а с кем это ты, интересно, собралась обниматься? — строго спрашивает она себя. — Вроде с утра еще не была ни в кого влюблена.
Ай, мало ли что с утра. С тех пор прошла вечность и еще целый день в придачу, десять тысяч раз можно было успеть влюбиться, вот я и успела. Не в кого-то конкретного, а — вообще. Объекта нет, а волшебный механизм заработал, так, говорят, бывает. А если и не бывает, все равно так — есть. Уже случилось, следовательно, неотменяемо. Факт биографии, не вырубишь топором.
И в связи с этим, — вдруг понимает Анна, — чертовски хочется музыки и цветов. Вот прямо сейчас! Или хотя бы жареных орешков. Да где их возьмешь в начале третьего ночи. Город у нас очень уж сонный. К полуночи все закрыто. Круглосуточный „Макдоналдс“ на проспекте Гедиминаса да „Чили-пицца“ с цветными телевизорами на Диджои — вот и вся наша разгульная ночная жизнь.
Но помечтать-то можно, — печально говорит себе Анна, пока ноздри ее чутко трепещут на теплом ветру, принюхиваясь к далеким, но вполне отчетливым ароматам. — Какая-то сволочь вот прямо сейчас, среди ночи жарит миндаль, нахально распахнув все окна, — восхищенно вздыхает она. — И еще, кажется, мясо. Благословен будь, о прекрасный романтический полуночный обжора. Ты сделал меня счастливой на целую секунду, я же почти поверила, что там, за углом, самая настоящая развеселая ярмарка, которой, конечно же, не может быть, — с пивом, сидром, закусками и каруселями. В это время суток на них катаются исключительно ангелы, да и те падшие, все коленки в зеленке. Совсем ненадолго падшие, всего на одну ночь, специально ради ярмарки».
* * *
— Ого, это что-то новенькое, — говорит Тони.
— Что именно?
— Поют, — лаконично отвечает он.
— Поют, — рассеянно повторяю я.
И только тут понимаю, что и правда поют. Причем где-то недалеко. То есть не прямо под нашим балконом, но и явно не за рекой. А, к примеру, где-нибудь за ближайшим углом — интересно, где именно? И кто? Нестройный, явно неслаженный хор, зато голоса хороши. Мелодия незнакомая, и слов не разобрать, но это даже к лучшему. Зачем нам сейчас слова.
— Причем поют, похоже, на Савичяус, у Божией Матери Утешения, где быть никого не может, — задумчиво говорит Тони. — Ни в это время суток, ни поутру, ни днем, вообще никогда. Там еще нынче вечером все было заколочено, мы же мимо шли.
Я слушаю его вполуха, потому что голоса неведомых певцов становятся громче, а Тонин голос, напротив, звучит все тише, вопреки законам акустики, которых я, впрочем, толком не знаю. Стало быть, какой с меня спрос.
Я закрываю глаза.
* * *
— И правда, поют, — шепчет Саша. Глаза у нее сейчас круглые, как блюдца. — Слушай, в этом костеле действительно поют! В два часа ночи!
— В половине третьего, — педантично поправляет Аль.
— Тем более. Кто это, что это, почему?
— Понятия не имею. Знаю только, что этого быть не может, потому что ничего подобного совершенно точно не может быть. Иди-ка сюда. И давай руку. Мне так спокойнее.
— Мне тоже. И пошли уже на эту вашу Ратушную площадь. Это так успокаивающе звучит: Ратушная площадь. На Ратушной площади невозможно сойти с ума. Только чинно прогуливаться, демонстрируя выходные наряды другим добропорядочным горожанам. Правда же?
— Только чинно прогуливаться, — повторяет Аль. — И еще кататься на карусели с драконами. И еще… Нет, стоп. Хватит с нас на сегодня фантазий.
— Ладно, — кивает Саша. — Никаких фантазий. Никаких драконов. Пусть карусель будет с лошадками, я согласна. Пошли!
* * *
— Эй, — изумленно спрашивает Анна, — вы действительно существуете?
Бестактный, конечно, вопрос. Но иногда невозможно удержаться.
Красивая рыжая женщина в накрахмаленном белом чепце звонко хлопает себя по бедрам и, не удовлетворившись результатом экспертизы, еще раз — по затянутым в корсет бокам.
— Ну, если уж я не существую, тогда, скажите на милость, что существует вообще? — говорит она мягко, нараспев и так убедительно, что Анна немедленно прекращает расспросы и покупает у рыжей пакетик жаренного в меду миндаля.
— Просто это так удивительно — ярмарка в половине третьего ночи, — говорит она. — Глазам своим не верю. И ушам тоже не верю. А вот носу, языку и нёбу, пожалуй, придется поверить. И конечно, брюху — чуть погодя.
И отправляет в рот сладкий, горячий, корицей и перцем благоухающий орешек.
* * *
— Эй, ты что, дрыхнешь? — удивляется Тони. — С чего бы? Половина третьего ночи, детское время, тебя же обычно до пяти утра палкой в постель не загонишь, ты чего?
— Просто сон хороший мимо пробегал, глупо было бы его упустить, — говорю я, изо всех сил стараясь не проснуться окончательно. — В этом сне прямо под нашим балконом развернулась ярмарка, примерно как в день Святого Бартоломея, только ночная, с фонарями и факелами. А в самом центре Ратушной площади крутится карусель. Не буди меня, пожалуйста, пока не покатаюсь.