После еще двух порций виски за нами приехали такси. Я торопливо попрощалась с Верном и упала на заднее сиденье машины. Водитель осведомился, не собираюсь ли я блевать, я пообещала, что сохраню содержимое своего желудка при себе до прибытия домой, а он пообещал, что выкинет меня ночью на двадцатиградусный мороз, если я не сдержу слова.
Потом я почти ничего не помню, кроме того, что сунула таксисту двадцатку и поползла к себе наверх. Я сумела отпереть дверь, вошла и ничком упала на кровать. Когда я проснулась, было одиннадцать утра. Чувствовала я себя так, как будто кто-то пытался вскрыть мне голову очень острым инструментом. Посмотрев на часы, я застонала. Я никогда прежде не опаздывала на работу, но сейчас было совершенно ясно: как бы я ни старалась, все равно не успеть. Пришлось взять мобильник, набрать номер миссис Вудс и рассыпаться в извинениях за то, что лишь сейчас сообщаю о своей болезни. Я соврала, что у меня расстройство желудка и что я не спала почти всю ночь.
— Видно, в округе ходит какая-то зараза, — озабоченно сказала миссис Вудс, — потому что только звонил Верн Берн, у него точно такие же симптомы.
Видно, у страдающих от сильного похмелья мысли сходятся.
Я провалялась в постели еще час и думала, думала. Проигрывала в памяти все безумные события вчерашнего вечера и убеждалась, что Верн безошибочно определил, что он — не единственный человек, которому отчаянно требовалось напиться до одури.
Но воспоминания об этом алкогольном марафоне — и его отвратительных последствиях — вскоре заслонило другое, куда более серьезное: Джордж Макинтайр. Его взгляд, несчастный, затравленный, весь этот шум, мелькающие фотовспышки, вопросы, которые выкрикивали из толпы. Выражение обреченности и безразличия, как если бы весь этот ад ничего для него не значил по сравнению с исчезновением дочери. Виновный неизбежно в этот момент разоблачил бы себя, как это случилось с Раскольниковым. Что-то мелькнуло бы в глазах, в выражении лица и выдало его с головой. Но Макинтайр был просто раздавлен всем, что на него обрушилось. Это был человек, потерявший последнюю надежду и попавший в жуткий кафкианский кошмар: быть обвиненным в убийстве своей собственной дочери, зная, что он в этом неповинен…
Впрочем, из того немного, что я слышала в последнее время, выходило, что Макинтайр способен к проявлениям насилия. Если правда, что он избивал жену и даже родной сын считал его опасным… конечно, его стоило бы заподозрить в первую очередь, хотя тогда всю эту информацию нельзя было публиковать до суда.
Но эта история с окровавленным бельем дочери, которое якобы, по словам бармена Томми, обнаружили у него в сарае… Зачем бы Макинтайру хранить там такую неоспоримую улику? Если бы за исчезновением девочки действительно стоял он, неужели Макинтайр не позаботился бы о том, чтобы скрыть следы преступления? Даже если бы он, допустим, подсознательно хотел, чтобы его разоблачили, не оставил бы такую очевидную улику, как пара трусиков, чуть ли не на самом видном месте. Для саморазоблачения — особенно в случае, когда речь идет об убийстве несовершеннолетней, — преступник использовал бы такие подсказки, которые могли привести непосредственно к телу; это было бы настоящее признание своей вины, причем мотивированное и снабженное доказательствами.
Но что взять с полицейских, которым важно поскорее отчитаться о раскрытии дела, вот они и бросились на кровавую тряпицу как на доказательство того, что Макинтайр — гнусный убийца (если, конечно, эта сплетня из бара вообще не выдумка). Но до тех пор, пока не будут готовы результаты исследования и не будет доказано, что кровь на белье принадлежит Айви…
Нет, вы только послушайте ее. Нэнси Дрю хренова, да еще с заморочками насчет Достоевского, взялась защищать чудовище, известного социопата. И к чему бы это?..
Однако, приняв сторону одного из участников этого дела, я и сама не заметила, что размышляла о нем целый день. Наконец я заставила себя выбраться из постели, приняла отрезвляющий ледяной душ, затем отправилась в спортзал, где изнуряла себя еще два часа, и только после этого почувствовала в себе достаточно сил, чтобы навестить местный газетный киоск. Я приобрела у них «Глоб энд мейл», «Калгари геральд» и «Эдмонтон джорнэл», чтобы узнать, что пишут в газетах об аресте Джорджа Макинтайра. Взяв газеты, я свернула за угол, зашла в «Кафе Беано» и погрузилась в чтение. «Геральд» посвятил «делу Айви Макинтайр» целый разворот и отметил, что это уже третий случай за последние шесть лет, когда девочка-подросток пропадает в районе Таунсенда. В двух предыдущих случаях девочки исчезли бесследно и так и не были найдены.
В «Геральд» также упоминалось о том, что Джордж Макинтайр «известен полиции» — снова эта фраза. Говорилось, что раньше он работал шофером грузовика, возил грузы на большие расстояния, но, помимо этого, информации почти не было, потому что — как я начинала понимать — канадская пресса выгодно отличалась от американской в том, что касалось человека, находящегося под следствием по обвинению в убийстве. Ни о каких прежних проступках и прегрешениях писать нельзя. Никаких обвинительных комментариев соседей или сослуживцев. Согласно закону до суда журналисты не имеют право писать ни о чем, кроме основных обстоятельств дела.
Правда, «Эдмонтон джорнэл» привел-таки слова «пастора семьи Макинтайр», Ларри Корсена, заявившего, что «Айви была настоящим маленьким ангелом». Еще он сообщил, что, когда впервые познакомился с Брендой Макинтайр, та пребывала в плачевном состоянии и нуждалась в помощи. «Но потом она приняла Иисуса как своего Господа и Спасителя, и процесс исцеления начался…»
Да, разумеется, начался…
Прошло всего лишь несколько недель после первого телефонного звонка от Иисуса, и Бренда стала «чистой и трезвой». Она нашла работу в местном супермаркете «Сэйф вей». Мало того, она научилась «отвечать за свои поступки», полностью привела в порядок дом и «вновь наладила отношения с детьми». (И что бы это значило?) Но, вскользь заметил преподобный Ларри Корсен, в ее жизни присутствовала «непреходящая печаль».
Не было никакого сомнения, что «печалью» являлся ее не вставший на путь спасения муж, этот паразит Джордж.
«Геральд» между тем приводил цитату из интервью с жителем Таунсенда по имени Стю Патиссон. Он хорошо знал Джорджа Макинтайра по местной хоккейной команде, где оба они в свое время играли, и утверждал, что тот «просто обожал свою Айви, пылинки с нее сдувал, а однажды чуть с ума не сошел, когда какие-то ребята на пикапе столкнули ее с дороги, где она ехала на велосипеде».
Я записала в блокнот имена Ларри Корсена и Стю Патиссона. Пометила для памяти и то, что Джордж Макинтайр прежде был дальнобойщиком, а на следующей строчке, против имени Бренда Макинтайр, приписала: «Подавала ли она когда-нибудь в суд за домашнее насилие?» Затем я спросила у женщины, сидящей за кассой, не найдется ли у нее ножниц, и вырезала все прочитанные статьи. Аккуратно сложив газетные вырезки, я поместила их в блокнот, прогулялась до книжного магазина по соседству, купила там пачку белой бумаги, несколько папок и клей. Недалеко от книжного, в переулке, располагалось интернет-кафе. Следующие три часа я провела именно там. С помощью разных поисковых систем я разыскала все, что могла, о Джордже и Бренде Макинтайрах и их детях, по ходу дела распечатывая добытую информацию на принтере.