– Ну и что теперь, помирать из-за пары дурацких ягод?
– Господь посылает нам испытания, дабы укрепить твердость нашей веры, – приподнялся на локте кардинал. – Грузите меня в карету и запрягайте коней. Дальше по дороге должен быть бенедиктинский монастырь. У них непременно найдутся знающие лекари.
– А если не найдутся?
– Значит, Господь желает призвать меня к себе, – пожал плечами кардинал. – Я смиренно приму Его волю.
До монастыря мы добрались довольно быстро. Их в этой Европе полно даже в дикой глуши. На каждом шагу можно встретить одинокую келью пустынника или обитель, принадлежащую какому-нибудь ордену.
– Что там написано? – указал я на надпись над воротами.
– «Молись и трудись», – перевел Цеймурд, все еще косящийся на меня с подозрением. – Девиз бенедиктинцев.
В главную часть монастыря нас не пустили. Там вокруг клуатра – внутреннего двора с колодцем – расположены церковь, зал капитула, спальня и трапезная. Эти помещения предназначены только для самих монахов, посторонним вход воспрещен.
Нам же отвели место в помещении для гостей и послушников. Их здесь совсем немного – монастырь расположен уединенно, вдалеке от людских поселений.
Радушно встретивший нас аббат лично осмотрел заболевшего кардинала, выслушал нашу историю и неодобрительно покачал головой.
– Отвар из мошонки гоблина? – хмыкнул старик. – Что за чепуха? От такой бурды ему станет только хуже. Optimum medicamentum quies est!
До чего же они тут латынь любят… А я все никак не удосужусь ее выучить.
– Так вы сумеете ему помочь? – спросила Аурэлиэль.
– Не тревожься, дочь моя. Мы знаем эти коварные ягоды – не раз уже приходилось помогать их жертвам. Его преосвященству нужен покой, хорошее питание и правильные лекарства – больше ничего. Все это у нас есть здесь.
– Я думал, тут монастырь, а не больница, – прохрипел я.
– Мы лечим не только души, брат…
– Жозеф.
– Мы рады приветствовать тебя в нашей обители, брат Жозеф. Скажи, а разве при твоем монастыре госпиталя не было?
– Ну, мы там… как бы… это… – смутился я.
Палюсь, блин, палюсь по полной программе. О монастырской жизни я знаю самый минимум – то, что знают все. Если этот разговор продолжится, я точно попаду впросак…
Из неловкой ситуации меня выручил кардинал. Он сделал короткий жест, подзывая аббата, и что-то забормотал ему на ухо. Я напряг слух, но все равно ни черта не понял. Какой-то профессиональный сленг. У духовников есть профессиональный сленг?
– Отдыхайте, – поклонился нам аббат, закончив разговор с кардиналом. – Мы позаботимся о больном.
Члены дотембрийской делегации отправились на боковую. Все, кроме меня. Я, как обычно, спать не хочу, поэтому шляюсь где попало беспокойным привидением.
Монастырь оказался совсем небольшим, но очень четко организованным. Маленькая мельница, пекарня, конюшня, мастерские, множество других хозяйственных построек. Бенедектинцы полагают, что обитель следует устраивать так, чтобы в ней было все необходимое для жизни.
В идеале у монаха вообще не должно возникать потребности для чего-либо покидать монастырь. Согласно уставу бенедиктинцев, многочасовая ежедневная работа – необходимая часть аскезы. Добывать пропитание собственным трудом, молиться и изучать Священное Писание – так и живут эти монахи.
Я с легкостью взметнул себя на монастырскую стену. Даже без крыльев, одними руками и ногами. Уселся на краю, свернув поаккуратнее хвост, и воззрился вдаль.
Солнце еще не зашло – в июне ночи совсем короткие. Побагровевший диск медленно сползает за горизонт, освещая напоследок зеленые макушки. Куда ни глянь – одни только леса. Лишь далеко-далеко видна поднимающаяся к небесам башня – замок местного феодала.
Красивая панорама, черт возьми. И на душе почему-то так мирно и спокойно… атмосфера здесь, что ли, такая? Давно заметил, что в храмах и монастырях дышится как-то особенно легко… в метафорическом смысле, конечно. В буквальном я вообще не дышу. У меня даже легких нет.
Большая часть монахов уже давно отошла ко сну. Отбой здесь командуют рано – часов этак в семь вечера. Впрочем, подъем тоже очень рано – примерно в час ночи. Дело в том, что одна из задач монахов – молиться в те часы, когда не молится никто другой. Ограждать почивающих мирян от козней нечистой силы. Вот они и бодрствуют большую часть ночи.
Однако сейчас монастырь спит. Хотя и не весь. В одной из мастерских горит свет. Я заглянул внутрь – это оказался скрипторий. Средневековая мастерская по производству рукописных книг. Здесь – еще и совмещенная с библиотекой.
– Добро пожаловать, брат, – поприветствовал меня пожилой монах, отрываясь от работы. – Могу ли я узнать твое имя?
– Жозеф, – дернул капюшоном я, стараясь не показывать лица.
– А меня знают как брата Бруно. Как тебе наш скрипторий?
– Ничего так, симпатично, – похвалил я, оглядываясь по сторонам.
Хотя здесь и библиотека, но книг довольно мало, причем лежат они на пюпитрах, для надежности прикованные цепями. Читать можно только здесь, уносить не разрешается. И неудивительно. Книгопечатание в этом мире до сих пор не изобрели, поэтому книги представляют немалую ценность и встречаются относительно редко. Ведь каждую книгу приходится переписывать вручную – чем, собственно, в скриптории и занимаются.
Сначала нужно изготовить пергамент, затем разлиновать его, потом записать и проиллюстрировать текст, а в конце концов – переплести листы в готовую книгу. Тяжелый и долгий труд. Производство одного-единственного экземпляра занимает месяцы.
– Наша обитель издавна занимается переписыванием Библии, – охотно рассказал мне монах. Кажется, он обрадовался возможности чуточку отдохнуть. – Не желаю прослыть хвастуном, но я и в самом деле поднаторел в этом богоугодном деле…
Я поглядел на его работу. Да, почерк у старикана просто идеальный. Явно в школе была пятерка по каллиграфии. Правда, я ни слова не понимаю, ибо латынь, но завитушки красивые. Ни единой помарочки, ни единого огреха – в Священном Писании подобное вообще недопустимо.
– Я занимаюсь этим с младых лет, – снова похвастался переписчик. – Это уже сорок третья моя Библия!
Судя по тону, он немало этим гордится. А вот мне стало ужасно жалко старика. Сорок третья. Всего лишь сорок третья копия. Ухлопал львиную долю жизни на то, чтобы переписать каких-то сорок экземпляров. В то время как современный типографский станок производит их тысячами.
С другой стороны, он и в самом деле делает немалую работу. Ведь в этом средневековом обществе нет иного пути распространения знаний. Именно благодаря тяжелому труду монахов до нас дошли творения античных и средневековых авторов.