— Ночью, в узких улочках Вавилона…
Пес остановился и посмотрел на Черную Рожу с ненавистью.
… Получалось так, что царь не мог покинуть дворца, минуя город. С одной стороны — враг, с другой — народ. А царь, как лейтенант какой-нибудь, начальник пограничной заставы. Мудро все у них было построено в Месопотамии. И перекрестки прямоугольные. Хотелось зайти в какое-нибудь жилище, сесть за стол, осмотреться, понять, где они умывались и спали, что ели и что было видно из окон. Но это было уже слишком. Он понимал и догадывался, что он там увидит, не оставит и тени сомнения: эта жизнь в домах и квартирах является точным слепком с нашей. А тот, на площади, на пьедестале поразительно похож на другого, существовавшего в мире других иллюзий.
Когда Вавилон оказался захваченным врагами, то большая часть города ничего про это не знала, настолько он был огромен и велик…
…Очнувшись, он увидел перед собой совершенно незнакомое лицо. Ему лили на лицо воду и растирали виски. Это было приятно, неожиданно и весьма кстати.
— Очнулся, Хозяин?
— А что это было?
— Обморок. Перегрелся немного. Вот парень с Панагии увидал, как ты пыль глотаешь, и спустился. Попей пока. Потом пойдем.
— Куда?
— А куда хочешь. Здесь места много.
— Ладно. Уговорил.
Вода была чуть теплой. То есть ее набрали в колодце с полчаса назад. Ему хотелось похолодней. Встал, огляделся, пошел. Парень этот оказался паломником из Чехии. «Праздрой», «Будвар», Прага, Холечек, Недомански, Швейк. Доводилось. Знаем. Саша с чехом шли чуть позади. Наконец он добрался. Прохлада каменного строения, где церковка и большая комната с поролоном и солдатскими одеялами на полу. Он отдыхал долго, пока Саша не спросил, что тут можно, а чего нельзя…
Инородец чешский, убедившись, что все, в принципе, в порядке, просто перегрелся дядя, оставил еще, на всякий случай, нитроглицерин в драже, пожал всем руки и очень быстро побежал на вершину.
Пес вышел на завалинку. По склону внизу не поднимался в прямой видимости никто. Открывалась необъяснимо чудесная перспектива. Он с трудом оторвался от созерцания, понимая, что наверху будет все еще краше. Не спеша прочел про себя молитву. Потом другую. Если закончится все на горе, будет ему великое счастье. Спишется многое. Только не дождетесь, гражданин литовскоподданный. Придется вам еще немного помучиться.
— Тут очаг, — вернул его в мир Саша.
— И что из того?
— Чайку бы. Я нашел паечку. Потом тут макароны с мясом и картофель в порошке. Сухарики. Вина нет, но есть винная тара в изобилии.
— Где?
— На помоечке.
— То есть?
— Тут, за углом, банки консервные, тара, пакеты пластиковые, коробки из-под сока. Есть русская поллитровка.
— Вот оно как.
— Чайку бы.
Склон порос какими-то кустами, сухими, колючими, как саксаул, и совершенно обломанными. Многие чаек тут пили. Природа не поспевала за кусторубами. Из инструмента в хозяйстве нашлись совершенно тупой топор и еще более тупая пила. Все из глубины веков. Наверное, еще при строительстве храма этого и, одновременно приюта, использовались. С тех пор не правились, но в деле были постоянно. И это хорошо. При отлаженном инструменте, да под поллитровки, все эти деревца и кустики были бы сведены в нуль.
Веток они все же сухих измыслили. Очень хорошо горела и пластиковая тара. Очажок был открытым, обитым листовым железом и с дымоходом. Вода вскипела мгновенно. Колодец располагался здесь же, рядом. Тяжелая крышка, ворот, цепь, ведро из других столетий.
— А откуда здесь вода? На вершине? Скажи, Болотников. Прокомментируй.
— Чего тут комментировать. Чудо. Чех сказал, на вершине еще колодец.
— Вы на каком языке говорили?
— Ни на каком. Чего он, не человек, что ли?
— По-русски говорит?
— Не…
— А ты по-чешски?
— Да мы только про тебя, про воду, про иконы.
— Какие иконы?
— А вот, у нас здесь. Спаситель. Богородица.
— Ну?
— Молиться будем? Просить чего?
— Ты только, чтобы просить, молишься?
— Да нет. По разным случаям.
— Иди. Попроси, чтобы до вершины дошли через час.
— А ты в силах?
— В силах.
— А сам будешь просить?
— Я уже со смертного одра попросил.
— А это…
— Уйди с глаз. Я отдыхаю…
Саша заворчал, поплелся внутрь, забубнил что-то. Молитвослов там имелся русский.
Однако идти было нужно. Потом могло и сил-то не стать.
«Макароны по-флотски» разварили до состояния супа. Картошку — по кондиции.
Чая не оказалось. Саша сосредоточенно выскребал миску, Пес ел понемногу.
Перед уходом и он помолился перед простыми, старыми иконами. Таких церквей еще видеть ему не приходилось. Хотел заглянуть за служебную дверку, в алтарь, но опомнился.
На пути к вершине ничего не случилось. Крест был виден издалека, большой, на растяжках. Домик тот, с верхним храмом, открылся совсем неожиданно, когда, наломавшись на камнях, потеряв пару раз тропу и отыскав снова по красным меткам, наконец, вышли на небольшое плато, потом на гребень — и все…
Тумана и мороси в тот вечер не было. С одной стороны Пес увидел Мраморное море, потом Эгейское, различались острова, непосредственно Халкидики. Гора Олимп. Константинополь не различался. Не та сегодня случилась атмосфера.
Панагия внизу. Еще ниже, с километр, два каменных строения. На облака падает закатная тень горы. С другой стороны — отвесная стена и обрыв. Пропасть. Так нужно зачем-то. Снег лежит на самой вершине, дует ветер, но без остервенения.
Церковь Преображения — Метаморфоза, еще меньше, чем церквушка внизу. Здесь на полу уместится человека четыре. В углу — свернутый поролон, два одеяла. Икон разнообразных много. Люди оставляют здесь и бумажные, копеечные, и дорогие, в окладах. Неизбежные молитвословы, служебные книги. Журнал регистрации посетителей. Можно написать восторженную реплику, стишок, или просто так отметиться. Медная печать и подушечка с чернилами. На печати крест, что на вершине, и угол церкви с крестом поменьше. И несколько слов. Пес вышел на воздух. Ни макаронов тут, ни пюре из хлопьев. На подветренной стороне следы костра. Свинства гораздо меньше. Почти не наблюдается. Колодец и рай над головой.
— Ну что, брат Болотников?
— Да. Болотников.
— Думал ли ты о том, какие тебя ждут изменения в близком будущем?
— Ты о чем?