— Хочешь попробовать мое мартини, Джордж? — спрашивала она.
— Прекрати, Клэр, — вмешивался мой отец. — Будь осторожна, иначе можно приостановить рост ребенка.
— Ну же, возьми, — говорила она. — Не бойся. Выпей.
Я всегда делал то, что говорила мне моя мать.
— Достаточно, — говорил мой отец. — Он только должен узнать, какой у мартини вкус, и все.
— Прошу тебя, не вмешивайся, Борис. Это очень важно для правильного воспитания. Моя мать придерживалась теории, согласно которой ничего нельзя держать от ребенка в секрете. Показывайте ему все. Пусть он все попробует.
— Я не допущу, чтобы мой мальчик обменивался шепотом грязными секретами с другими детьми и вынужден был догадываться о том и об этом просто потому, что никто ему ничего не рассказал.
Рассказывайте ему все, и пусть он слушает.
— Поди сюда, Джордж, и я расскажу тебе все, что нужно знать о Боге.
Она никогда не читала мне сказки перед сном; вместо этого она чего-нибудь рассказывала. И каждый вечер что-то новое.
— Поди сюда, Джордж, я расскажу тебе о Магомете.
Она усаживалась на диван, поджав под себя ноги, и этак томно манила меня рукой, сжимавшей длинный черный мундштук, и при этом браслеты начинали звенеть.
— Если тебе придется выбирать какое-то религиозное учение, то магометанство ничуть не хуже других. Оно целиком основывается на здоровом образе жизни. У тебя может быть много жен, и тебе нельзя курить и пить.
— А почему нельзя курить и пить, мамочка?
— Потому что если у тебя много жен, ты должен быть здоров и сохранять мужскую силу.
— Что значит сохранять мужскую силу?
— Об этом я тебе завтра расскажу, моя радость. Давай закончим сначала одну тему. Еще о магометанстве можно сказать, что от него никогда не бывает запоров.
— Ты уж скажешь, Клэр, — говорил мой отец, отрываясь от книги. Придерживайся фактов.
— Мой дорогой Борис, ты в этом ничего не смыслишь. Однако, если бы ты попробовал каждый день утром, днем и вечером нагибаться и касаться лбом земли, встав лицом в сторону Мекки, у тебя бы и у самого было меньше проблем в этом смысле.
Я любил слушать ее, хотя и понимал только половину из того, что она говорила. Она действительно открывала мне секреты, а ничего более интересного и быть не может.
— Поди сюда, Джордж, я тебе в подробностях расскажу, как твой отец зарабатывает деньги.
— Послушай, Клэр, хватит уже.
— Чушь, дорогой. Почему нужно держать это от ребенка в секрете? Он лишь вообразит себе что-нибудь несравненно худшее.
Мне было ровно десять лет, когда она стала читать мне подробные лекции по вопросам пола. Это был самый большой секрет из всех и потому самый увлекательный.
— Поди сюда, Джордж, я расскажу тебе, как ты появился на свет, с самого начала.
Я увидел, как мой отец незаметно поднял глаза и широко раскрыл рот, что он делал, когда собирался сказать нечто важное, однако моя мать уже сверлила его своими сверкающими глазами, и он медленно вернулся к чтению, не произнеся ни звука.
— Твой бедный папочка смущен, — сказала она и тайком мне улыбнулась той улыбкой, которой не улыбалась больше никому, только мне, — когда медленно поднимается лишь один уголок рта, покуда не образуется длинная чудесная складка, тянущаяся до самого глаза, и получается что-то вроде подмигивания.
— Смущение, моя радость, это то, что я не хочу, чтобы ты когда-нибудь испытывал. И не думай, будто твой папочка смущен только из-за тебя.
Мой отец заерзал в кресле.
— Да он смущается, даже когда остается наедине со мной, своей женой.
— Почему? — спросил я.
Тут мой отец поднялся и тихо вышел из комнаты. Думаю, примерно спустя неделю после этого моя мать была убита. Может, это случилось и несколько позднее — через десять дней или через две недели, точно не знаю. Знаю лишь, что мы приближались к концу этой, заслуживающей особого внимания серии бесед, когда это произошло; и поскольку я и сам оказался вовлеченным в короткую цепь событий, приведших к смерти, то помню каждую подробность той странной ночи так же четко, как будто это случилось вчера. Я могу воссоздать ту ночь в памяти в любое время, когда пожелаю, и пропустить ее перед глазами, как кинофильм; и этот фильм всегда один и тот же. Он всегда кончается точно в одном месте, не раньше и не позже, и всегда начинается так же неожиданно — экран затемнен, и голос матери откуда-то сверху произносит мое имя:
— Джордж! Проснись, Джордж, проснись!
А потом яркий электрический свет слепит мне глаза, и откуда-то издалека голос продолжает меня звать:
— Джордж, вставай, вылезай из постели и надевай халат! Быстро! Спускайся вниз. Я хочу, чтобы ты кое-что увидел. Ну же, мальчик мой. Скорее! И надень тапки. Мы выходим из дома.
— Выходим из дома?
— Не спорь со мной, Джордж. Делай, что тебе говорят.
Я так хочу спать, что с трудом передвигаюсь, однако моя мать крепко берет меня за руку, ведет вниз, и через парадную дверь мы выходим в ночь, где холодный воздух точно мокрой губкой смачивает мое лицо. Я шире открываю глаза и вижу лужайку, искрящуюся инеем, и кедр с огромными лапами, чернеющий на фоне тонкого маленького месяца. А над головой — множество звезд, усеявших небосвод.
Мы спешим через лужайку, моя мать и я, ее браслеты звенят, как безумные, а я, чтобы поспеть за ней, семеню ногами. Я чувствую, как покрытая инеем трава неслышно хрустит под ногами.
— У Жозефины начались роды, — говорит моя мать. — Прекрасная возможность увидеть весь процесс.
Когда мы подходим к гаражу, там горит свет. Мы входим внутрь. Моего отца там нет, как нет и машины, и помещение выглядит огромным и голым, а сквозь подошвы домашних тапочек бетонный пол кажется ледяным. Жозефина полулежит на куче соломы в низкой, огороженной проволокой клетке в дальнем углу помещения. Это крупная голубая крольчиха с розовыми глазками, которые подозрительно глядят на нас, когда мы входим. Ее муж, которого зовут Наполеон, находится в другой клетке в противоположном углу, и я вижу, как он стоит на задних лапах и нетерпеливо скребет сетку.
— Смотри! — кричит моя мать. — У нее как раз сейчас будет первый! Он уже почти вышел!
Мы подкрадываемся поближе к Жозефине, и я сажусь на корточки рядом с сеткой, упершись лицом прямо в проволоку. Я в восхищении. Один кролик выходит из другого. Это чудесно и довольно красиво. А происходит все очень быстро.
— Смотри, как он выходит, аккуратно упакованный в целлофановый мешочек! — говорит моя мать. — А посмотри, как она о нем заботится! У бедняжки нет полотенца для лица, а если бы и было, она не смогла бы держать его в лапах, поэтому она просто облизывает его языком.
Взглянув в нашу сторону, крольчиха тревожно закатывает свои розовые глазки, и следующее, что я вижу, это как она передвигается по соломе, чтобы устроиться между нами и маленьким.