– Кроме сексуального желания, нет.
Юноша продолжал с полунасмешливой улыбкой:
– Ну а что вы скажете по поводу того, когда я увидел вас в первый раз на берегу прошлым летом?
Сунсукэ задумался. Он вспомнил летнее яростное солнце, глубокую синеву того моря, водяной водоворот, морской бриз, шумящий в ушах. Затем он вспомнил видение греческой статуи, которое так пронзительно задело его чувства, видение бронзовой скульптуры Пелопоннесской школы.
Было ли в этом сексуальное желание? Если нет, тогда предчувствие секса? В то время Сунсукэ, жизнь которого прошла вдалеке от такой мысли, в первый раз стал принимать её. Была ли эта мысль действительно наполнена сексуальным желанием? До сегодняшнего дня его неумирающие дурные предчувствия вращались вокруг этого вопроса. Слова Юити застали Сунсукэ врасплох.
Как раз в этот момент музыка прекратилась. Стало тихо, владелец куда-то отошел. Только сирены проезжающих автомобилей шумно отдавались эхом в помещении. В городе загорались неоновые рекламы, начиналась обычная ночь.
Без всякой на то причины Сунсукэ подумал о сцене из романа, написанного много лет назад: «Он немного помедлил и посмотрел на дерево криптомерии. Это было очень большое дерево, его возраст тоже был очень большим. В одном уголке облачного неба появился просвет, и через него одинокий солнечный луч спускался вниз, словно водопад, и осветил дерево, но не мог проникнуть внутрь криптомерии. Световой пучок добрался до края кроны дерева и упал на покрытую мхом землю. Странно, но он понимал твердое намерение дерева, которое выращивал, желание подняться до небес, все время упрямо отталкивая проникающий свет. Как будто ему была поручена миссия донести до неба точный образ темной воли этой жизни».
Сунсукэ вспомнил отрывок из письма госпожи Кабураги, которое он только что прочел: «Ты был стеной, окружающей крепость, защищающей от войск варваров. Ты был возлюбленным, который никогда меня не полюбит. Поэтому я обожала тебя, я до сих пор обожаю тебя, как тогда».
Сунсукэ посмотрел на ряд белых зубов, подобных этой «стене», между чуть приоткрытыми губами Юити.
«Разве я не чувствую сексуального влечения к этому прекрасному юноше? – подумал он с холодной дрожью. – Если нет, тогда нет и причины ощущать эту душераздирающую эмоцию. Словно я начал чувствовать желание, еще не отдавая себе отчета. Это невозможно! Я люблю плоть этого молодого мужчины».
Старик слегка покачал головой. Без сомнения, его мысли стали наполняться сексуальным желанием. Его размышления впервые обрели силу. Сунсукэ позабыл, что он мертв, – он любит!
Сердце Сунсукэ внезапно присмирело. В его глазах мелькнуло надменное пламя. Он пожал плечами, словно складывал крылья. Он снова тоскливо уставился на ничем не омраченное чело Юити. Молодость наполнила собой атмосферу вокруг него.
«Если я люблю этого юношу плотской любовью, – думал он, – и если это невероятное открытие возможно в моем возрасте, я не могу сказать, что Юити не может полюбить госпожу Кабураги плотски. Как тебе это понравится?»
– Возможно, ты действительно полюбил госпожу Кабураги, насколько я понимаю. Когда я услышал твой голос, у меня почему-то создалось такое впечатление.
Сунсукэ не осознавал, какая горечь была в его словах. Мысли, которые он выразил ими, задевали его, будто он сдирал с себя кожу. Он ревновал!
Как наставник, Сунсукэ был слишком честен. Так, он сказал то, что сказал. Те, кто учат молодых людей, еще помнят собственную юность и знают то, что говорит учитель, будет воспринято так, будто он имел в виду совершенно противоположное. Наверняка Юити после такого откровенного разговора пойдет в другую сторону. Без посторонней помощи у него хватило все-таки мужества заглянуть прямо в глубь самого себя.
«Нет, это не так, – думал Юити. – Я не могу любить госпожу Кабураги, это точно. Насколько я понимаю, я был влюблен в своё второе «я», в прекрасного молодого человека, которого так сильно полюбила госпожа Кабураги. Это письмо определенно обладает достаточной силой. Любой, кто получил бы подобное письмо, с трудом счел бы себя объектом такого письма. Я не Нарцисс, – гордо размышлял он. – Если бы я был влюблен в себя, я бы без труда смог бы идентифицировать себя с объектом этого письма. Но я люблю себя. Вот почему я влюбился в Ю-тяна».
Из-за подобных размышлений Юити чувствовал несколько спутанную привязанность к Сунсукэ. Причина была в том, что в данный момент они оба — и Юити и Сунсукэ – любили одного и того же человека. «Ты любишь меня, я люблю себя, давай будем друзьями» – вот аксиома эгоистической привязанности. В то же время это – одно-единственное проявление взаимной любви.
– Нет, этого не может быть. Я теперь понял. Я не люблю госпожу Кабураги, – сказал Ю-тян.
Физиономия Сунсукэ засветилась радостью.
Эта штука, называемая любовью, очень похожа на лихорадку, хотя с более долгим инкубационным периодом. Во время инкубационного периода разнообразные проявления недомогания поджидают начала болезни, когда в первый раз симптомы бывают ясны. В результате человек, слегший с болезнью, полагает, что основные причины всех проблем этого мира объяснимы с точки зрения лихорадки. Происходят войны. «Это – лихорадка», – говорит он, задыхаясь. Философ страдает, стараясь облегчить страдания мира. «Это – лихорадка», – говорит он, мучаясь от высокой температуры.
Когда Сунсукэ Хиноки осознал, что желает Юити, то понял причину своего сентиментального томления, ревности, которая пронзала его время от времени, жизни, которой стоило жить, лишь когда есть надежда, что Юити позвонит, загадочной боли разочарования, муки от долгого молчания Юити, которая заставила его запланировать поездку в Киото, радости от этой поездки. Это было, однако, зловещее открытие. «Если это любовь, – думал он, – в свете моего прошлого опыта, неудача неизбежна. Надежды нет». Он должен выжидать своего удобного случая, он должен прятать свои чувства как можно глубже. Вот что говорил себе этот старик, столь неуверенный в себе.
Освободившись от навязчивой идеи, которая преследовала его, Юити снова открыл своего довольного исповедника в Сунсукэ. Его совесть была немного неспокойна, и он сказал:
– Кажется, вы уже некоторое время знаете обо мне и о господине Кабураги, сэнсэй, я не хотел вам рассказывать об этом. Как долго вы об этом знаете? И как вам удалось это попять?
– С того момента, как он пришёл к нам в номер в поисках своего портсигара в Киото.
– Но в это время уже…
– Ладно, ладно. Мне не интересно выслушивать об этом. Будет разумнее подумать, как нам поступить с этим письмом. Не важно, пусть она хоть миллион раз объясняет, но, если бы она действительно имела к тебе хоть какое-нибудь уважение, она бы уже покончила жизнь самоубийством ради тебя. Ты должен отплатить за такое пренебрежение. Не отвечай ей. Если ты станешь обыкновенной третьей стороной, ты поможешь им вернуться к исходной точке.
– А как быть с господином Кабураги?
– Покажи ему это письмо, – сказал Сунсукэ, стараясь по возможности сократить эту неприятную часть разговора. – Потом тебе лучше дать ему знать, что ты намерен с ним порвать. Князь будет устранен, и, когда ему будет некуда деваться, он, по-видимому, поедет в Киото. Таким образом, и госпожа Кабураги сполна получит ту боль, какую заслуживает.