Справедливости ради должен сказать, что недавно Леонора признала свою ошибку: она была неправа в вопросе с фермерами. Эдвард поступал очень дальновидно, пытаясь защитить лучших своих работников, помочь им пережить трудные времена. Ничего фатального для его капитала в этом не было: значительная часть его состояния была вложена в железнодорожные акции. Однако старик Поуиз точно помешался на этом пункте, и, не решаясь прямо заговорить с Эдвардом, он заставлял Леонору выслушивать его прожекты. Главная идея была такая: Эдвард берет и увольняет всех своих арендаторов-нахлебников, а взамен выписывает из Шотландии опытных фермеров. В Эссексе все именно так и поступили. Иначе, пророчествовал старый полковник, Эдварду не миновать банкротства.
Леонору это сильно беспокоило, она не находила себе места: не спала по ночам, возле губ залегла тревожная складка… Эдвард это видел и тоже начинал нервничать. Не то чтобы Леонора говорила с ним о фермерах, нет, она этого не делала, но ему стало известно, что кто-то (вероятно, ее отец) обсуждает с ней эту тему. Узнал он об этом так. У них в имении было заведено, что каждое утро управляющий приходит к Эдварду во время завтрака и докладывает о том, как идут дела. А у них был фермер по фамилии Мамфорд, который последние три года вносил только половину арендной платы. И вот однажды утром управляющий докладывает, что Мамфорд не сможет в этом году платить и половину. Эдвард подумал с минуту и говорит:
«Ну что же, он старый друг, его семья хозяйствует на этой земле уже двести лет. Надо ему помочь».
И тут раздается стон: Леонора — у которой, если помните, были свои причины беспокоиться и чувствовать себя несчастной — не выдержала. Эдварда это потрясло. Он и так догадывался о том, что происходит с женой, а тут убедился воочию. Вне себя от злости, он отрезал:
«Ты ведь не хочешь заставить меня прогнать людей, работавших на нашу семью веками, людей, перед которыми мы в долгу, и пустить сюда заезжих шотландцев?»
Он взглянул на нее, как потом признавалась Леонора, с ненавистью, и вышел из-за стола, не закончив завтрак. Леонора знала: он не простит себе того, что потерял над собой контроль в присутствии постороннего. С ним это первый и последний раз. Управляющий, спокойный, уравновешенный человек, чье семейство больше века служило у Эшбернамов, постарался объяснить Леоноре, что, по его мнению, Эдвард поступает совершенно правильно со своими арендаторами. Может, он и великодушничает, но времена нынче тяжелые и всем приходится затянуть пояса — и хозяину, и фермерам. Самое главное — сохранить пахоту. Шотландские фермеры известны тем, что истощают почву, и поля постепенно приходят в негодность. А у Эдварда подобрались очень опытные земледельцы: они сделают как лучше для него и для себя. Тогда эти доводы мало в чем убедили Леонору. А вот мужнин злобный выпад озаботил ее очень сильно.
Дело в том, что в своей хозяйственной епархии Леонора давно уже наводила экономию. Две из младших служанок уволились, а новых она не брала; наряды покупала редко. Званые обеды, которые она устраивала в их доме, уже не были столь роскошными и, соответственно, дорогостоящими, как это бывало раньше, и постепенно Эдвард стал замечать в характере жены решительность и твердость. Ему начало казаться, что его накрыли сетью и отныне им предстоит жить примерно так же, как живут в их округе семейства победнее. И еще он понял, — до того памятного завтрака, — понял непостижимым образом, без слов, как, бывает, понимают друг друга без слов люди, которые давно живут вместе, — что Леонора не доверяет ему с управлением поместьем. Эта мысль была для него непереносима. Его и без того подавленное состояние омрачало острое чувство презрения к себе за проявленную слабость — мужчина не должен ругаться с женой при посторонних. Леонора догадывалась, что у него сдают нервы. Да, не сладко оказаться в таком состоянии, в каком тогда находился Эдвард.
Ведь на самом-то деле простодушнее человека, чем он, и найти трудно. Он был убежден, что мужчина только тогда удовлетворительно делает свое дело, когда женщина, с которой он живет, верна ему и во всем его поддерживает. А у них с Леонорой — начинал он постепенно понимать — все по-другому: жена его до мозга костей индивидуалистка, в то время как он, по своему характеру и воспитанию, человек компанейский. Эта его теория — теория круговой поруки, по своей сути, феодальная, основанная на том, что хозяин поддерживает своих подчиненных за то, что те отстаивают его интересы, — была совершенно чужда Леоноре. Она родилась в семье мелкопоместных ирландских землевладельцев, которые испокон веку ощущали себя пятой колонной в разоренной стране. Вдобавок она постоянно терзалась мыслью о том, что ей хочется ребенка.
Не знаю, почему у них не было детей, хотя, честно сказать, не думаю, что дети что-то изменили бы в их жизни. Слишком уж велика была разница между ними. Чтоб вам стала понятнее степень наивности Эдварда Эшбернама, скажу, что в момент его женитьбы на Леоноре и еще в течение целых двух лет он не знал, как появляются на свет дети. То же самое Леонора. Это не значит, что они так и продолжали пребывать в состоянии неведения, но факт остается фактом. По-моему, это наложило отпечаток на их образ мысли. Как бы то ни было, дети у них так и не появились. Такова воля Господня.
Набожная Леонора и не воспринимала это иначе, как неисповедимое и жестокое наказание Всевышнего. Незадолго до описываемых событий она обнаружила, что ее родители не поставили перед родителями Эдварда условие о том, что все дети, рожденные в их браке, должны воспитываться в католической вере. Сама она не догадалась в свое время обсудить вопрос со своим отцом, матерью или мужем. Когда же по обрывкам отцовских разговоров она установила истинное положение дел, то попыталась вырвать у Эдварда обещание. И совсем неожиданно наткнулась на сопротивление. Эдвард не имел ничего против того, чтобы в католической вере воспитывались девочки. Но мальчики должны принадлежать к Англиканской церкви. Я так до конца и не понял, какое значение эти подробности имеют для англичан. Вообще англичане, по-моему, несколько помешаны на вопросах политики и религии. Взять, например, Эдварда. Кажется, чего упрямиться, если сам намерен стать римским католиком? И, однако, всерьез обдумывая обращение в католическую веру, он настаивал на том, чтоб его сыновья следовали вере своих ближайших предков. Кажется нелогично, но на самом деле здесь есть своя логика. Эдвард полагал, что он волен распоряжаться своей судьбой. Но он считал недопустимым, исходя из верности семейным традициям, навязывать свою волю потомкам, которые будут носить его имя, или тем, кто унаследует состояние его предков. Для дочерей это не так важно. Они выйдут замуж, сменят дом, фамилию. Дело житейское. У сыновей же должен быть выбор — и первое, что они должны узнать, это англиканская вера. Разубедить его было невозможно.
От всего этого Леонора буквально заболела. Неудивительно, ведь она искренне верила в то, что если у нее появятся дети, они будут прокляты как вероотступники. Невозможно описать, как она мучилась. Да она и не пыталась. Выдавал ее только голос, когда она, вспоминая то время, бросала безучастно: «Я перестала спать. Лежала ночи напролет с открытыми глазами. Мои духовники пытались утешать меня, но все без толку». По ее голосу я понял, как она умоляла Господа, чтоб эта ужасная, длинная ночь скорее прошла, как раздражали ее бесполезные слова утешения духовников. Те же, видимо, воспринимали ситуацию довольно спокойно. Они наверняка пытались доказать ей, что никакого греха она не совершила. Похоже, им даже пришлось пригрозить ей психиатрической лечебницей, если она сама не избавится от болезненного наваждения. Она должна радоваться жизни и, когда на свет появятся дети, воспитывать их полноценными личностями, а не по канону. Ее предостерегли, сказав, что, если она будет упорствовать в мысли о совершенном грехе, то действительно согрешит. Ничего не действовало — она продолжала считать, что грешна.