— Скажите, что это за одолжение. Я с радостью помогу вам.
— Неподалеку отсюда стоит часовня, которую почему-то называют Гиблой. В ней лежит мертвый рыцарь, завернутый в саван, а рядом с ним хранится меч. И охраняют тот меч великаны и страшные чудовища. Если сможете, принесите его мне.
— Но как же я найду путь в темноте? — спросил сэр Ланселот.
— Это совсем недалеко, — отвечала девица. — Идите по этой тропинке, пока не увидите свет. А я вас здесь подожду.
Повернулся рыцарь и пошел по указанной тропинке, а сердце его одолевала тревога за девушку. Вскоре он действительно пришел к маленькой хижине, внутри которой горела свеча. Строение выглядело столь неказистым, что сэр Ланселот засомневался: не заблудился ли он? Но затем увидел крест на двери и понял, что пришел по адресу. Внутри в скудном свете лампады разглядел он тело, укрытое белой тканью, а рядом с ним деревянный меч. Не по себе стало рыцарю в этой хижине, чьи беленые стены были неумело расписаны уродливыми ликами. Но Ланселот подошел к мертвецу, взял в руки деревяшку и приподнял край полога. То, что он увидел, оказалось вовсе не человеком, а тряпичной куклой, обряженной в мужские одежды. Не стал задерживаться сэр Ланселот в этой странной хижине, а поспешил скорее к оставленной девице.
Та поджидала его на поляне. Лицо ее в лунном свете казалось взволнованным — словно у ребенка, который надеется получить долгожданный подарок.
— Вы принесли меч? — нетерпеливым тоном спросила девица.
— Да, миледи.
— Дайте его мне!
— Негоже юной девушке расхаживать с мечом, — отвечал сэр Ланселот, пряча деревяшку за спину.
— Ах так! Ну, что ж, рыцарь, считайте: вам повезло. Если б вы отдали мне меч, то никогда бы больше не увидели свою Гвиневеру.
Ланселот отшвырнул подальше деревянный меч с привязанной гардой.
— Могу я попросить вас о сувенире на память? — обратилась к нему девица.
— Какой же сувенир вы желаете получить?
— Поцелуй… Я сохраню его как память о сегодняшней встрече.
Девушка медленно, словно во сне, двинулась к сэру Ланселоту. Лицо ее было запрокинуто, рот приоткрылся, и из него вырывалось хриплое, прерывистое дыхание.
И в этот момент сработал инстинкт бывалого воина: какое-то шестое чувство подсказало Ланселоту, что жизни его угрожает опасность. Он успел-таки схватить девушку за запястье и увидел зажатый в руке тонкий длинный кинжал.
Увидев, что она разоблачена, девица громко зарыдала, спрятав лицо в ладонях.
— Но зачем вы хотели меня убить? — удивился рыцарь. — Я же не сделал вам ничего плохого!
— Какая теперь разница, коли все пропало! — отвечала безутешная девица. — Вы должны были принадлежать мне… и никому более.
— Знай же, рыцарь Ланселот: вот уже семь лет, как я люблю тебя. Велика моя печаль, ибо вижу я, что сердце твое навечно отдано королеве Гвиневере. И коли уж не суждено мне соединиться с тобой живым, то решила я получить хотя бы твое мертвое тело. Я бы умастила его душистыми маслами, завернула в дорогие ткани и хранила бы до конца дней своих. И не было бы для меня большей радости, чем целовать тебя и прижимать к своему сердцу — назло королеве Гвиневере.
На сей раз король Артур праздновал Троицын день в Винчестере — древней столице Англии, столь любимой Богом и духовенством. Весь королевский двор прибыл сюда в полном составе. Но, помимо этого, в город стекалось множество самых разнообразных людей, желавших присутствовать на празднестве. Все дороги были запружены повозками, экипажами и одиночными всадниками. Странствующие рыцари возвращались, дабы дать отчет о своих деяниях, о побежденных ими противниках, так называемых невольниках чести. Попутно они несли сведения о положении дел в отдаленных концах королевства, о монастырях, епископах и монахах. По Итчену, соединявшему город с Солентом и морем, двигался непрерывный поток небольших судов, перевозивших морские деликатесы — миног, угрей и устриц, сочную камбалу и лосося; в то время как тяжелые баржи с грузом вина и китового жира вынуждены были дожидаться морского прилива. Огромные мычащие быки сами, на собственных ногах, шествовали под нож мясника; а животные помельче — овцы, свиньи, гуси и лебеди — сидели в плетеных корзинах и ждали, когда их снесут на бойню. Все горожане старались по возможности украсить свои дома: вывесить из окон цветные ленты и вымпелы (в ход шел любой клочок материи веселой расцветки) или же, коли таковых не сыскалось, хотя бы приколотить над дверью ветку сосны или лавра.
В большом зале королевского замка были накрыты праздничные столы. Сам Артур восседал на возвышении под балдахином, вокруг него расположился цвет рыцарства — члены сообщества Круглого Стола, все разряженные не хуже королей; а ниже за досками, положенными на козлы, пировали гости попроще. Народу набилось столько, что сидели кучно, локоть к локтю — словно селедки в тесной бочке.
После обязательных молитв и первых заздравных тостов, после того, как присутствующие уже воздали должное превосходному жаркому, настал миг, когда слово дали бесконечной веренице побежденных рыцарей. Согласно традиции, они должны были по очереди выступать и прославлять своих победителей. Тем же, в свою очередь, полагалось сидеть скромно, потупившись и слабо отмахиваясь от цветистых комплиментов. И как это случается при публичном покаянии, когда люди входят в раж и начинают преувеличивать свои грехи — самые рядовые проступки вырастают до масштабов вселенских преступлений, — так и здесь выступавшие рыцари, не зная меры, до небес превозносили подвиги своего удачливого противника. В этом проявлялась не только естественная, пусть и гипертрофированная, благодарность за сохранение жизни, но и подспудное стремление приобщиться к чужой славе.
Желание, в общем-то, понятное. Другой вопрос, насколько приятно оказаться в роли объекта подобного неумеренного восхваления. А примерно в такую ситуацию и угодил сэр Ланселот, восседавший в своем именном кресле за Круглым Столом. Он, конечно, машинально кивал головой — как же без того? — но, по свидетельствам некоторых очевидцев, откровенно клевал носом во время означенной церемонии. И то сказать, список его славных подвигов оказался столь длинным, что оглашение растянулось на много часов. За последние годы слава сэра Ланселота достигла таких неслыханных высот, что даже потерпеть поражение от него почиталось за великую честь. А поскольку за спиной его осталось бесчисленное множество побед, то Ланселот уж и сам не мог вспомнить, кого из рыцарей он действительно победил. Для них же это было удобным способом хотя бы на время завладеть всеобщим вниманием. А посему, сидя за столом в полудремотном состоянии и страстно мечтая оказаться где-нибудь еще, сэр Ланселот с удивлением обнаружил, что ему приписывают подвиги, которые, как он помнил, совершили совершенно другие люди. Рассказчики собирали все легенды, приукрашивали их в меру своих способностей и благоговейно складывали к подножию сияющей пирамиды Ланселотовых достижений. Помимо своей воли он очутился на вершине пьедестала — на завидном месте, обычно предназначавшемся для уважаемых покойников, которые не могут ни принять, ни опровергнуть приписываемых им деяний. Он смутно отмечал, что силу его сравнивали с силой слона, а храбрость — с храбростью льва; выяснилось, что по быстроте восприятия он вполне может сравниться с лесным оленем, а по хитрости — с лисом; по красоте — со звездами, а по мудрости — с самим Солоном, написавшем для афинян множество полезных законов. С удивлением сэр Ланселот узнал, что в неподкупности он не уступит святому Михаилу, в скромности — новорожденному ягненку, а его воинским успехам мог бы позавидовать и сам архангел Гавриил. Порой страсть выступавших достигала такого накала, что веселье за столом замирало — гости переставали жевать, а на зазевавшихся соседей, которые шумно прихлебывали медовуху, бросали осуждающие взгляды.