— Клянусь своей душой и верой, что выполню ваше требование!
— Какая там вера! Будь проклят тот час, когда вы появились на свет. Вы сделаете это не из-за веры, а потому что иначе я разыщу вас хоть на краю света и разорву на тысячу кусочков. А теперь поднимайте тело. Нет, не кладите его на лошадь, повесьте себе на спину.
Он наблюдал, как мужчина тяжело поскакал прочь с трупом за спиной, который обнимал его за шею мертвыми руками. А Ланселот, глядя ему вслед, тяжело дышал открытым ртом в попытке избавиться от омерзительного чувства тошноты, пришедшего на смену гневу и ярости. Он так и просидел под деревом до самого вечера — слишком слабый, чтобы продолжать путь, и слишком больной, чтобы поискать себе более удобное место для отдыха.
По земле расхаживало множество птиц, привыкших к вечернему образу жизни. Они ворошили палые листья, отыскивая под ними всяких жучков и червячков, ссорились из-за них, перекликались пронзительными голосами. На неподвижно сидевшего рыцаря они не обращали ни малейшего внимания. Лишь один самец с ярким хохолком на голове (судя по всему, вожак стаи) решительно просеменил к закованной в стальные латы ноге Ланселота и стал клевать ее, то и дело вскидывая голову и бросая на человека вызывающие взгляды. Казалось, он демонстрирует собственную независимость и воинственность. Ланселот невольно улыбнулся, ибо вспомнил, что и сам порой вел себя подобным образом и, наверное, по аналогичным причинам.
И поскольку дерзкий вызов самца остался без ответа, мелкая живность осмелела и начала потихоньку выползать из своих дневных убежищ. Следует отметить, что малые размеры лесных тварей вовсе не предполагали врожденной кротости и смирения — всего лишь разумную осторожность. А так каждая особь вела нескончаемую войну с представителями своего и чужих видов. Что ни день, приходилось решать многочисленные вопросы, касавшиеся звериной собственности, а также проблемы поиска и сохранения неожиданных подарков судьбы. Не менее важно было улаживать разнообразные инциденты, связанные с нарушением природной иерархии: здесь все имело значение — размеры, возраст, сила. Вот и сейчас, на исходе дня, мелкие животные — небольшие змейки, мыши, кроты, ласки и хорьки — спешили насытиться и загодя укрыться в своих норах. Даже в границах одной породы было достаточно сложно организовать мирное, бескровное существование, а уж между различными видами это и вовсе казалось невозможным. Ибо, невзирая на свои малые размеры, эти существа не являлись ни мирными, ни дружелюбными. Здесь — точно так же, как и в мире людей — процветали и эгоизм, и жадность, и тщеславие пополам с раболепием. Все эти мелкие зверьки тоже стремились блюсти собственные интересы, любовались собой, интриговали и склочничали. Трудно понять, как в подобных условиях они умудрялись не только выживать и выводить потомство, но еще и благополучно расти, устраивать свои норы и гнезда, охорашиваться, чистить перышки и точить когти, запасать съестные припасы и охранять их от чужих посягательств. И при этом еще находили время для того, чтобы беспрестанно ссориться, драться, проклинать друг друга, а между делом любить и умирать.
С наступлением темноты животные одной разновидности благоразумно убрались восвояси и уступили место другим — голодным, бесшумным хищникам со светящимися глазами, хитрым ловцам и пожирателям, легким и шустрым убийцам, которые рычали, клекотали и ухали в соответствии со своей породой. Меж кронами деревьев мелькали летучие мыши: они неустанно летали по маятникообразной траектории и издавали тонкий пронзительный писк, от которого у Ланселота моментально заломило зубы. Вокруг кипела жизнь — столько живых существ, каждый со своими друзьями и врагами, и все куда-то спешили, к чему-то стремились. Рядом с ними сэр Ланселот особенно остро ощутил свое одиночество — такое же темное и холодное, как и окружавшая его ночь. Только чувство это гнездилось непосредственно внутри него и, в отличие от ночного неба, не оживлялось светом далеких манящих звезд. Подобное переживание было внове для рыцаря, он не привык тосковать и хандрить. Такую же леденящую тоску и одиночество он ощущал лишь единожды — когда много лет назад умерла его мать, королева Элейна. Тогда у Ланселота был тяжелый период: ему пришлось заново восстанавливать свой рухнувший мир и привыкать жить без любви. Внезапно он почувствовал, как по телу пробежала холодная дрожь — а это, как известно, верный признак того, что где-то поблизости находится злая ведьма со своими черными чарами. На всякий случай сэр Ланселот скрестил пальцы на обеих руках и принялся вслух читать «Отче наш». Он отметил, что жизнь вокруг словно замерла — ночные шорохи смолкли, безостановочно сновавшие зверьки вдруг исчезли или же замерли на месте, словно получили сигнал о надвигающейся опасности. Рыцарь усмотрел в этом лишнее подтверждение своей догадки о черной магии. Поэтому он почти не удивился, когда услышал приближавшиеся шаги и нежный девичий голос, выводивший грустную песню:
Спи спокойно, мой любимый,
День еще не наступил.
Эта ночь продлится вечно,
С ней бороться нету сил.
Эта ночь продлится вечно,
Ты поверь, любимый мой.
В ней не страшно, не опасно,
Эта ночь — для нас с тобой.
Затем песня смолкла, и из ночного мрака показалась женская фигура. Юная дева приблизилась к Ланселоту и сказала:
— До меня донесся ваш зов, милорд.
— Я никого не звал, леди.
— Но я почувствовала ваше одиночество.
— Я никого не звал, — упрямо повторил Ланселот.
Тем не менее девушка уселась рядом с ним.
— Я ощутил присутствие магии, — сказал рыцарь. — Вы колдунья?
— Я буду тем, что вы захотите, сэр Ланселот.
— Вы знаете мое имя? — удивился он.
— Лучше, чем любое другое, — отвечала девушка. — Даже лучше, чем имя королевы Гвиневеры.
При этих словах сэр Ланселот вскинулся, точно лошадь, укушенная слепнем. Руки у него вмиг похолодели. Его волнение не укрылось от ночной гостьи.
— Эта женщина имеет над вами власть? — спросила она.
— Да. Власть королевы, которой я посвятил свое рыцарство.
— А ваше сердце, сэр? Оно тоже отдано ей?
— Мое сердце — это всего-навсего маленький насос, который качает кровь, — мрачно отвечал Ланселот. — Оно всегда остается на месте и честно исполняет свой долг. Мне доводилось слышать о сердцах, которые покидают свой пост и бродят где-то на манер неупокоенных душ. А также о разбитых сердцах… томящихся, легких, игривых, жаждущих и одиноких. Не знаю, может, все они действительно существуют. Но мое собственное — это надежный, неспешный мотор. Во время сражения оно бьется сильнее, дабы обеспечить меня всем необходимым, но только и всего. Оно никогда ничего мне не говорит, не замирает, не содрогается. Оно просто делает свою работу.
— Возможно, вы просто к нему не прислушиваетесь? — предположила девица. — Я вот, например, издалека услышала голос вашего сердца.
— И что же оно вам сказало?
— Что время странствий истекло, и теперь ваш путь лежит обратно в Камелот, к королеве Гвиневере.