— Вы, наверное, часто там проводили время.
— Ну да, постоянно. А откуда вы знаете, мадам? Короче, в тот раз я услышал странные звуки — словно щенок скулит… или будто кому-то нестерпимо больно, и он старается зажать себе рот руками. Я осторожно подкрался и там, в тени старой башни, увидел короля… Он плакал, мадам, и действительно зажимал себе рот руками.
— И что же вы сделали? Заговорили с ним?
— Нет, миледи, не посмел. Я тихо удалился.
— Вот и правильно. Это лучшее, что вы могли сделать.
— Тот случай сильно удивил меня, мадам, и еще… Я почувствовал, что сердце мое разрывается от горя. Король не должен так рыдать, ведь он же король!
— Я понимаю тебя, мой мальчик. Никогда никому об этом не рассказывай, и я тоже буду молчать. Однако, если когда-нибудь тебе вздумается помечтать о королевской короне, вот тогда вспомни эту историю! А сейчас ложись спать, сынок. Нам рано вставать.
Как выяснилось, «рано» в понимании леди Лайны — это когда только начали бледнеть звезды на небосклоне. Юноша долго ворочался на сырой земле и едва лишь успел погрузиться в глубокий сон, как спутница растолкала его и швырнула на грудь кусок черствого хлеба.
— Вставай, — сказала она, — и читай свои молитвы.
Пока они собирались в путь, дама тихонько бормотала себе под нос:
— О Боже! Такое впечатление, будто за ночь все мои суставы проржавели. Нет, старость познается не по вечерней усталости, а вот по таким утренним мучениям — когда все кости болят и ноют.
Молодой Ивейн вполуха слушал ее жалобы, ему и собственных забот хватало. Сон никак не желал выпускать его из своих объятий: седлая коня, юноша то и дело спотыкался; замерзшие и онемевшие пальцы никак не могли справиться с обилием пряжек и завязок.
Они уже давно были в пути, когда наконец взошло солнце и первые рассветные лучи осветили проселочную дорогу у них под ногами и придорожные кусты.
Ближе к обеду путники перешли вброд неглубокую речку и очутились на широкой равнине, которая постепенно повышалась и переходила в поросшие утесником холмы. Холмы тянулись до самого горизонта — целая гористая страна, никак не желавшая расставаться с ночным мраком. Сэр Ивейн чувствовал себя не слишком уютно в этих краях. По пути им то и дело встречались отары овец, пасущиеся на склонах холмов. Заслышав стук копыт, эти флегматичные животные вскидывали голову и провожали всадников равнодушным взглядом, а затем вновь преспокойно возвращались к своему занятию. И всегда где-нибудь неподалеку на горном хребте можно было разглядеть темную фигуру пастуха. Он бдительно следил за своими подопечными, а рядом обычно крутилась лохматая овчарка, встречавшая незнакомцев угрожающим рычанием.
— А люди ли это? — усомнился Ивейн.
— Да как тебе сказать, — усмехнулась его спутница. — Когда — люди, когда — нелюди… а бывает, что и серединка на половинку. Во всяком случае, к ним лучше не приближаться. Чужаков здесь не любят и спуску им не дают.
Она все утро ехала молча. Но стоило коню замедлить шаг на подъеме, как леди Лайна обрушилась на юношу с упреками:
— Поторопитесь, молодой человек! Холмы сами к нам не приблизятся.
Солнце начало клониться к закату, когда они наконец преодолели последний горный кряж и увидели небольшую укромную лощинку. Скорее даже это была всего лишь ровная площадка, затерявшаяся среди горных склонов. С трех сторон ее обрамляли тесно скучившиеся приземистые строения, больше напоминавшие овечьи загоны. Домики были выстроены из камней, очевидно, выкорчеванных из этой же площадки, и крыты кровельной дранкой. Окна в них были узенькими, зато двери — низкими и широкими, словно в расчете на могучих коротышек. Посреди площадки Ивейн увидел столб, на котором крепился мешок с песком размером с человеческую фигуру. С поперечной планки свешивались кольца различного диаметра, предназначенные для тренировки копейщиков. Здесь же был установлен вращающийся деревянный манекен с дубинкой, который вознаграждал колотушками неловкого рыцаря с копьем. Юноша понял, что это и есть тренировочный плац его проводницы. Оборудован он был не слишком затейливо, но вполне эффективно. Что касается строений, то в некоторых из них содержались овцы и свиньи; в других — не слишком, впрочем, отличавшихся по виду — обитали местные жители.
На громкий окрик леди Лайны из домов выскочили несколько низкорослых и темнолицых мужчин, которые почтительно приветствовали даму. В сторону сэра Ивейна они бросали неприязненно-оценивающие взгляды. Между собой мужчины разговаривали на каком-то незнакомом языке.
— Ну, вот мы и приехали, юноша, — сказала дама. — Добро пожаловать в мое скромное жилище! Комфорта не обещаю — это место не предназначено для отдыха и приятной жизни.
Бросив беглый взгляд на закатное небо, она продолжала:
— Сейчас можешь немного осмотреться, сынок. Советую особое внимание обратить на гостеприимные окрестности и дружелюбные лица моих слуг. У тебя есть три часа до захода солнца. За это время ты должен принять решение: решишь уйти, никто задерживать не станет. Но коли останешься до утра, то о скором возвращении в большой мир можешь забыть. Ближайшие двенадцать месяцев тебе придется провести в моем лагере. Если попытаешься сбежать, мои люди выследят тебя (а они это умеют, уж ты мне поверь), и тогда местное воронье всласть попирует на твоих юных косточках.
Сэр Ивейн никуда не ушел, и потянулся долгий период его учения. Час за часом он упражнялся с копьем, а леди Лайна стояла рядом и зорко за ним следила. Она подмечала все ошибки и безжалостно критиковала юношу. Прошло немало времени, прежде чем дама признала результаты Ивейна удовлетворительными. После этого она заменила неподвижную цель на мешок, раскачивающийся на веревке. И все началось сначала: юноша то и дело ошибался, а учительница издевательски комментировала все его промахи. За этим последовали тренировки с мечом. Причем, дабы укрепить мышцы Ивейна, дама утяжелила его меч изрядным куском свинца, и сражаться заставляла не с живым противником, а с вертикально укрепленным бревном. И вновь проверяла и критиковала ширину каждого пореза, угол, под которым он был нанесен, и так далее и тому подобное. Питание было таким же грубым, как и работа. Как правило, юноше приходилось довольствоваться овсяной кашей с вареной бараниной и плошкой холодной солоноватой воды. По вечерам Ивейн едва добирался до своей постели, овечьей шкуры в углу барака, и, согнав какого-нибудь замешкавшегося гуся, тут же засыпал как убитый. А утром — еще затемно — его будил тычок тяжелого башмака в бок. Начинался новый день изнурительных тренировок.
Через два месяца глаз Ивейна обрел надлежащую меткость, а рука твердость. Теперь ему не приходилось задумываться над вопросами скорости и баланса — натренированное тело двигалось само собой. Дама по-прежнему внимательно отслеживала его результаты, и вот однажды настал день, когда она признала: да, у нее появился материал, из которого можно вылепить настоящего воина. Только тогда она стала изредка хвалить юношу, и как же он радовался каждой похвале!