Илья долго молчал, потом сказал нарочито бодрым голосом:
– Надо бы Александру Николаевичу жениться. Авось найдется женщина, которая заменит девочкам мать. Правда, пока будут проверять кандидатуру супруги Особого сектора, детишки успеют вырасти.
– Мачеха родную маму не заменит. – Маша глубоко вдохнула, зажмурилась и выпалила: – Илюша, я беременна!
* * *
Свинцовый контейнер формой и размером напоминал приплюснутое куриное яйцо. Марк Семенович сам отлил его. Заглянуть внутрь, увидеть кусочек обогащенного урана, Мите не удалось. Контейнер был запаян и обернут старой резиновой перчаткой.
– Не вздумай разворачивать, тем более открывать, – предупредил профессор, – отдай, кому приказано, и держись от урана подальше. Радиоактивность – вовсе не такая безобидная штука, как принято считать. Еще Пьер Кюри в своей нобелевской речи предупреждал об осторожности.
– Ну, вообще, это известно. – Митя пожал плечами. – Однако столько людей работает, и никто пока не умер.
– Ты ерунду говоришь. – Мазур нахмурился. – Мари Кюри умерла от рака, вызванного радиоактивным облучением. Возможно, она стала первой, но уж точно не последней.
– А Пьер?
– Погиб под дилижансом на парижской улице. Несчастный случай. К этому времени он был уже серьезно болен. Но Мари до последних дней продолжала верить, что радиация лечит рак, а вовсе не вызывает его. Рискну предположить, что и то, и другое – правда, пока никто ничего не знает точно. Когда открыли радиоактивность, принялись лечить радием и ураном все подряд. Радиоактивную воду добавляли в хлеб и в косметические кремы. Урановую смолку продавали в аптеках, вешали в кожаных мешочках на шею, от ревматизма. Взрослые люди хуже младенцев, хватают все, что блестит, а тем более светится.
Митя не слушал, смотрел как завороженный на резонатор. Замысловатая конструкция из стали, стекла и керамики. Цилиндры, изогнутые трубки разного диаметра, спиральные лампы, провода, зеркала, стальные диски. Прибор напоминал картинку из книги про средневековых алхимиков и одновременно кадр из фантастического фильма про ученых далекого будущего.
Полчаса назад Митя видел, как из отверстия в диске вырос луч, ослепительно алый, тонкий, абсолютно прямой. Казалось, если к нему прикоснуться, он зазвенит, словно тугая басовая струна. Митя даже протянул палец, но профессор больно шлепнул его по руке. Стальную пластину, укрепленную в метре от прибора, луч прошел насквозь, оставив крошечную, идеально округлую дырку.
– Может стену продырявить, – сказал Марк Семенович, – смотря как настроить.
– А изотопы урана? – восторженным шепотом спросил Митя. – Вы покажете, как они разделяются?
Профессор засмеялся.
– Ну-у, милый мой, ты многого хочешь. Смолки не осталось, набрать новую порцию удастся только в июне, когда сойдет снег и подсохнет весенняя грязь. Потом смолку надо дробить, вымачивать, выщелачивать, растворять в азотной кислоте. Когда кристаллизуется – прокалить. Получается трехокись урана. Она капризна, как принцесса на горошине, зла, как ведьма, похотлива, как потаскуха.
– То есть? – с дурацким смешком спросил Митя.
– Вступает в связь с любыми тугоплавкими веществами, а если растолочь эту сволочь в порошок, вообще сходит с ума, при комнатной температуре вступает в реакцию со всеми составляющими атмосферы.
– Как же вы с ней работаете?
– Нежно, как с принцессой, осторожно, как с ведьмой. – Профессор оскалил беззубые десны. – Ну, и технику безопасности соблюдаю, как с потаскухой.
– Вы ее… – Митя нервно сглотнул. – …облучаете?
Профессор укоризненно покачал головой.
– Двойка тебе, Родионов. Разделить изотопы можно только в газообразном веществе. Трехокись я преобразую в гексафторид урана. По сравнению с ним ведьма-потаскуха – паинька. Он зверски ядовит, вызывает быструю коррозию металлов. Но зато этот монстр переходит из твердого состояния в газообразное, минуя жидкое, примерно как кристаллический йод и нафталин. Достаточно нагреть гекс до температуры пятьдесят шесть градусов по Цельсию, и мы имеем газ. Его уже можно облучать.
– Сложнейшая химия. – Митя озадаченно сдвинул брови. – И все это вы один? Никаких помощников?
– Есть помощник. – Профессор ухмыльнулся. – Электромонтер Андрей Иванович, мастер на все руки, он и стеклодув, и литейщик, и токарь, и гончар. Вот, сделал бесшовную трубу из легированной стали, герметичный сепаратор, испаритель. Электромагнит сварганил отличный. Я, видишь ли, подтягивал его сына по математике и физике, оболтусу пятнадцать лет, был уличный хулиган, стал примерный ученик. Теперь с ним Женька занимается, парень оказался способный, схватывает на лету. Вот вместо платы за уроки Андрей Иванович мастерит детали для приборов по моим чертежам. Уверен, что я изобретаю вечный двигатель.
– Тут, в институте, кто-нибудь знает, что вы изобрели на самом деле?
– Нет, конечно. Спасибо Андрею Ивановичу, у меня есть ключи от всех нужных помещений. Со сторожем мы хорошие друзья.
– Ну, а преподаватели, доценты, студенты? Неужели никто не интересуется?
– От меня стараются держаться подальше. Я ведь ссыльный, статья не снята. Они пуганые. Тут, знаешь, смерч прошел. Несколько сезонов охоты за шпионами. Среди старой профессуры было много немцев и поляков. Шпионы, разумеется. И каждый успел завербовать еще кучу народу, русских, евреев. Когда с ними покончили, взялись за панмонголистов. Огромный разветвленный заговор, тайная организация. Цель – воссоединить Восточную Сибирь с Монголией, создать буржуазную империю и напасть на СССР.
– Но в Монголии социализм.
– Не важно. По этому делу арестовали несколько сотен человек, начали с коренного населения, бурятов и эвенков, потом стали брать всех подряд, независимо от национальности. Наконец, завершающий этап. Открытые процессы над местными энкаведешниками. За что их судят? – Он поднял вверх палец. – За перевыполнение плана!
– Теперь стало спокойней? – спросил Митя.
– Не то слово. Тишина, как на кладбище.
– А Женя вам помогает?
– Ни в коем случае. – Старик помотал головой. – Женьку я к урану близко не подпускаю. Внуков хочу. Вряд ли доживу, но все равно хочу.
Митя взглянул на часы. Половина девятого. Они с профессором пришли в институт к семи утра. К десяти надо быть в гостинице. Немцам устраивали авиаэкскурсию, полет над Байкалом. К Марку Семеновичу он мог вернуться только вечером. Завтра днем делегация улетала в Москву.
Времени осталось в обрез, пора переходить к главному, но опять не получалось придумать первую фразу. Митя боялся, что профессор откажется писать официальную заявку в Комиссариат обороны и письмо Брахту. Предстояло еще и обсудить текст письма. Проскуров сказал, что письмо должно стать поводом для продолжения переписки, способом прощупать, как далеко зашел немец в своих опытах и, главное, не давать никаких подсказок, наоборот, запутать, направить по ложному пути. Да, Проскурову легко было говорить. У Мити опять начался экзаменационный ступор. «Может, еще и диктовать возьмешься?» – в панике подумал он и выпалил: