– Конечно, поезжай! – с готовностью откликнулся Марти.
– Нет, я должна спеть свою песню.
– Мы справимся без тебя, не волнуйся! Ты можешь вернуться на этом же пароме.
«Он что, пытается избавиться от меня?»
– Мы уже здесь. Мой французский лучше твоего, насколько я понимаю. Я никогда прежде не бывала за границей. Я не поеду сейчас домой. Бабуля сильная. Она поправится. Я буду помогать ей, когда мы вернемся.
«Нет, я не позволю никому из клана Уинстэнли разрушить мои замечательные каникулы!..»
– Решать тебе, но я все же думаю, что лучше бы тебе было вернуться домой.
«Не надо было звонить! Теперь я вообще скотина какая-то, а тревога стала только сильнее…»
Они ехали по залитой лунным светом дороге, вдоль обочины высились тополя. Переночевали там же у дороги, около капустного поля, в спальных мешках, устроившись тесным рядком, чтобы согреться. Никакие романтические мысли и в голову не лезли, когда они проснулись утром, закоченевшие и голодные. Позавтракали в придорожном кафе: хрустящий багет и фрукты. И все-таки было здорово – ходить по чужой земле, вслушиваться в непривычные звуки просыпающихся французских деревень, далекие гудки автомобильных рожков, вдыхать аромат прокуренных кафе, когда они останавливались выпить по чашке горячего шоколада.
Поля сражений они проезжали молча, не останавливаясь, за окном мелькали печальные ограды, испещренные белыми крестами. Но в голове так и звучали слова тети Сью: «Ты опозорила семью, предала. И это после всего, что мы для тебя сделали». Да, но бабуля Эсма отправила ее с пустыми карманами! Нет, ничего она не должна… Они ехали и ехали по проселочным дорогам, мили и мили прямых безлюдных дорог, и наконец Конни уснула, не в силах больше слушать нытье и препирательства попутчиков. На вторую ночь они приехали в лагерь, затерявшийся среди холмов в пригородах Интерлакена, – усталые, голодные, грязные и лохматые. Конни молча рухнула на отведенную ей кровать.
* * *
Всё это напоминало скаутский лагерь: домики с лежаками, очередь к умывальнику, дежурство по столовой. Само место оказалось влажным, ночью было холодно, тонкие одеяла не согревали. Конни и Сэнди жили в домике еще с двумя девушками – те неодобрительно поглядывали на их грязную одежду. Только сейчас они осознали, что приехали не просто на какое-то развеселое студенческое сборище, а на политическое мероприятие: студенты-активисты из разных стран, представители левого крыла социалистов собрались здесь послушать своих гуру, узнать новое, подготовиться к политическим действиям.
В группе немецких студентов выделялась Ева. Ее светло-золотистые волосы волнами спускались до пояса, ходила она в джинсах и кожаной жилетке. Ее английский был безупречным, а ярко-голубые холодноватые глаза пронзительно вглядывались в собеседника. Марти и Дез то и дело обращались к ней с какими-то вопросами.
– Мы угодили в самое логово социалистов, не иначе. Еще чуть-чуть, и нам светит увидеть самого Билли Фроггатта! Мы-то думали, у них тут сплошная развлекаловка! А на самом деле зачинщики всего этого собрания готовят студенческие волнения, призывают бороться, – говорил Марти, перелистывая брошюрки, раскиданные в конференц-зале.
Лекции читали по-немецки и по-английски в длинной столовой, похожей на барак. После лекций разбивались на маленькие рабочие группы, в которых оттачивали навыки лидерства: как пробуждать энтузиазм и заражать идеями. Показывали какие-то немецкие документальные фильмы с субтитрами, но они были такими скучными, что Конни попросту засыпала.
Что они вообще здесь делают? И вот ради этого они пели на улицах? Ради этого бросили нормальную жизнь? Конни старалась не думать о бабуле, о том, как она там одна, в гипсе. Конечно, Невилл помогает, чем может. Но чувство вины не проходило. Больше всего здесь ей нравилось пить пиво и бродить после ужина от группки к группке.
Никто из них прежде никогда не пробовал всей этой континентальной еды: баночки с йогуртом, мелко нарезанный фруктовый салат, покалывающий язык, тарелки с холодным мясом, сосисками, глубокие чугунки с тушеными овощами, подаваемыми с квашеной капустой и солеными огурцами, огромные блюда сыра… На завтрак давали только кофезаменитель с молоком и хлеб, а на обед, когда в программе была прогулка, – сухой паек: большой кусок сыра, ломоть хлеба и яблоко.
Евина группа держалась очень дружелюбно, они часто шагали рядом с Марти и ребятами на таких прогулках. Ева манила их, словно магнит. Конни мучилась в своих тесных черных кожаных башмаках, натиравших пятки и сдавливавших пальцы, стоило ей пройти милю. Волдыри были уже размером с яйцо.
Вечером после первой такой пешей прогулки Марти собрал их всех вместе.
– У нас проблема. Они не хотят рок-н-ролл. Говорят, им нужны народные песни и какие-нибудь протестные. Хотят представить нас своей ячейкой из университета Лидса, так что нечего нам тут распевать западные капиталистические песни. Ева говорит, нам надо либо сменить репертуар, либо вовсе не выступать. Просто не могу поверить. Проделать такой путь, и все зря! Влипли. Ох уж доберусь я до этого вашего Билли! – И он грозно посмотрел на Джека и Сэнди. И через секунду снова скрылся, увязавшись за Евой.
Конни чувствовала себя обузой. Предоставленная самой себе, она сидела под деревом и тихонько перебирала струны, борясь с наплывающей тошнотой. «Марти вот уже несколько дней даже не подходит ко мне. Что я сделала не так? Я теперь словно просто член группы, словно ничего между нами не было. Как это больно…» Может быть, стоит написать для них песню, которая подойдет для здешнего собрания, и все снова станет хорошо? Ведь она же последовала его совету, записывала все строчки и кусочки, что приходили в голову! Нужен какой-то народный номер, что-то в духе Джоан Баез [45] . Что-то никак не складывается мелодия… Обрывки какие-то…
Закрыв глаза, Конни размышляла. Не в наказание ли ей это за то, что не вернулась домой? В этих думах она задремала – и проснулась со строчкой: «Я пою блюз о детях войны». Все они дети войны, все родились тогда, когда их страны враждовали. А теперь они дети мира, но мир этот такой хрупкий, над ним нависает ядерная угроза: Берлин, Россия, Венгрия, Америка, вторжение на Кубу, провал операции [46] в Заливе Свиней… Неужели две мировых войны ничему нас не научили?
Она думала о Фредди, своем отце, которого никогда не видела. Интересно, она хоть чем-то похожа на него? Он погиб в Палестине. Его смерть изменила хоть что-то или стала просто еще одной бессмысленной случайностью войны?
Солдат, солдат, ты ведь не виноват,
Что уходишь в дымный закат.
Час любви твой – войною распят,
И тебе незнаком дочкин взгляд.
Она повторила про себя слова снова и снова, пока вдруг они не легли на мотив старой народной мелодии, Конни слышала ее несколько раз по телевизору.