– Нет, Мадди. Мы не супруги. Мы должны сдерживаться.
– Да, но мы делаем то, чего хотят наши тела. Что тут дурного?
Как она может быть такой дерзкой? Но если Джон Донн, будучи священником, мог заниматься любовью со своей возлюбленной, она тоже имеет на это право.
– Так нельзя! У меня никогда не было женщин, – запротестовал Дитер, но она поцелуями заставила его замолчать.
– И я никогда раньше не делала этого, но у нас так мало времени, и кто знает, когда мы встретимся снова! – прошептала Мадди, прижимая его руку к своему бедру. – Что дурного в том, чтобы насладиться друг другом?
– Не знаю, – простонал Дитер, а Мадди по-прежнему продолжала его гладить.
– Вот так?
Он снова застонал, когда она просунула его руки между своими бедрами и стала извиваться, пока он не коснулся самого центра ее возбуждения. Они катались по траве, чувствуя, как нарастает напряжение, и ласкали друг друга, пока оба не взорвались от облегчения.
– Нам было хорошо, и правил не переступили, – вздохнул Дитрих.
– О, ты такой пуританин! – рассмеялась Мадди. Он глянул на нее и тоже ухмыльнулся, но тут же стал серьезным.
– Одному из нас следует быть поосторожнее. Мы не должны больше этим заниматься.
Но ничего не вышло. Теперь каждый вечер они уезжали на Монти к водопаду, где укрывались в тени, наслаждаясь звуками падающей воды. Доводили друг друга до оргазма и лежали довольные и усмиренные, словно у них впереди была вечность.
Вспоминая те бурные дни, Мадди представляла только солнечный свет и тени, жадные пальцы и брызгавшую на живот мутную жидкость, и она… лежит… позволяя его семени впитываться в кожу. Никакого риска, никакого позора. Никакого нарушения правил целомудрия, никакого проникновения. Технически она по-прежнему была нетронутой девственницей, но на деле… как может закончиться такая странная невинность? Когда он уедет, она будет ему писать, и они встретятся, как только будут получены визы и разрешения.
В последнюю ночь они льнули друг к другу, едва смея дышать, наблюдая сквозь шумящие листья, как облака то и дело загораживают луну, и прислушиваясь к ночным звукам: ржанию лошади, шуму воды, разбивавшейся о камни.
Они занимались любовью, но по-прежнему не до конца, и каждый раз становилось все труднее противостоять окончательному соединению тел. Дитер, как обычно, в последнюю минуту отстранялся от нее и кончал, не входя в Мадди.
– Как я могу оставить тебя после этого? Лучшее лето моей жизни!
– И моей тоже. Я провожу тебя на вокзал.
– Лучше не надо, Мадди. Я могу заплакать, и все догадаются.
– Плевать, пусть хоть все знают, что мы любовники! – возразила Мадди.
– Тебе придется жить здесь и после моего отъезда. Тебя будут осуждать за то, что меня выбрала.
– Время все изменит, вот увидишь.
– Надеюсь на это, Мадди. Молюсь об этом, Мадлен. Обожаю твое имя. Всегда гордись этим прекрасным именем. Ты пришлешь мне фотографии?
– А ты напишешь и дашь свой адрес. Мой новый адрес в Лидсе у тебя есть.
– Лежит в бумажнике, у сердца.
– Поверить не могу тому, что происходит. Что мы нашли друг друга и так влюбились. Весной я была просто девчонкой, а теперь – женщина, и ты дал мне все это.
– Мы изменились, любимая. Теперь у меня есть чудесные воспоминания, драгоценные воспоминания о любви, которые я унесу с собой в могилу.
Мадди вздрогнула. Стало темно, сыро и холодно. Лето кончилось.
– Не говори так. Скоро мы будем вместе. Обещаю, я приеду к тебе. Но нам пора. Уже поздно.
Они медленно вели лошадь в поводу, и Мадди было плохо оттого, что их мечты так необратимо оборвались.
* * *
Плам тревожилась. Уже темно, а Мадди и Монти все еще не вернулись. Что она делает на улице в такой час? Зачем так долго задерживаться в холмах? Последние несколько недель девочка ходила как во сне. Почти не слушала, что ей говорят, а глаза сверкали, как звезды. Словно она была далеко отсюда. В другом мире, в мире поэзии, романтики и грез. Щеки расцвели на свежем воздухе и солнце. Кожа загорела на солнце. Мадди так изменилась за этот год!
Зачем запрещать девочке отдых перед началом учебы. По правде говоря, Плам расстроилась, узнав, что Мадди не пойдет в университет, но та была непоколебима в своем решении отправиться на курсы секретарей в Лидсе.
– Хочу каждый уик-энд приезжать домой.
– Но Лондон или Оксфорд – это куда более значимо. Лидс такой обыденный, – спорила Плам.
Но Мадди ответила фирменным стальным взглядом возмущенных Белфилдов.
– Теперь мой дом – Йоркшир.
Все! Конец дискуссии.
По крайней мере, она хорошо провела лето и сделала Вере одолжение, взяв Дитера в молодежный клуб. Там его научили метать дротики, и Мадди аккомпанировала ему в фортепьянных дуэтах. Плам видела, как они смеялись и болтали вместе.
– Надеюсь, девочка не натворит из-за него глупостей? – фыркнула Плезанс после такого концерта.
– Конечно, нет. Они еще дети, – отрезала Плам. Она не хотела думать о Мадди как о взрослой еще и потому, что у девочки – трудный возраст. Бедняжка и без того переживает из-за своей фигуры и роста. Зато косички исчезли, и она с радостью схватилась за предложенную помаду. Семнадцать – самый забавный возраст: уже не девочка, но еще и не женщина.
Сама Плам в семнадцать лет вращалась в кругу девушек своего круга, посещала балы и коктейли. Там и встретила Джерри, когда сама была почти ребенком. Слава богу, война положила конец этой бессмыслице. Девушек больше не выставляли на торги, как красивые безделушки. Трудовой фронт приравнял их к мужчинам. Теперь они сами могут строить будущее, выбирать дорогу: сидеть дома или работать, а кто-то, возможно, выберет и то и другое. Мадди права, настаивая на получении профессии. Когда мужчины вернутся домой, им придется конкурировать с женщинами на совершенно другом рынке рабочей силы.
Плам оперлась на косяк и закурила, облегченно вздохнув, когда лошадь со всадницей беззаботно проскакали про аллее.
– Где ты была, дорогая? Я волновалась.
– Ездила попрощаться с Дитером. Он завтра уезжает.
– Знаю. Ты была ему хорошим другом.
Плам улыбнулась, чувствуя, что здесь было нечто большее, но ничего не сказала.
– Пойду распрягу Монти.
– Какао?
– Отлично… мы могли бы поболтать?
– Конечно. Ты знаешь, что можешь в любое время поговорить со мной о чем угодно, – заверила Плам, неожиданно чувствуя прилив жара. Неужели речь пойдет о тычинках и пестиках? О господи! Что затеяла Мадди?
Плам доверяла преподавательнице биологии, которая давно прояснила щекотливую тему в разделе о спаривании кроликов. К тому же Мадди – деревенская девушка, видела, как жеребятся лошади, как бараны покрывают овец. О черт!