Я отвернулся и закурил, устало опустившись в кресло. Погрузочные краны, сходни, пассажиры в плащах и французские портовые рабочие в синих куртках и брюках — все это было таким будничным. Мне казалось, что и Минкерс, и «Мэри Дир» мне приснились.
И тут в кают-компанию вошел капитан Фрейзер.
— Так что же все-таки случилось? — уже с нескрываемым любопытством поинтересовался он. — Экипаж утверждает, что он приказал им покинуть корабль. — Я молчал, и, не дождавшись ответа, он добавил: — Они все это говорят.
Я вспомнил слова Пэтча: Они будут держаться друг за друга… потому что им нужно хоть как-то прикрыть собственные задницы. Кто говорит правду — Пэтч или экипаж? Я мысленно перенесся в то мгновение, когда мы сели на рифы и он выпустил из рук штурвал, остановившимся взглядом глядя на окружающее нас бушующее море и торчащие из него зубцы скал.
— У вас, должно быть, есть какие-то предположения о том, что там произошло.
Голос Фрейзера вернул меня к действительности, и впервые за все время я отчетливо представил себе, какие мучительные испытания ожидают теперь Пэтча. Я с трудом поднялся на ноги.
— Понятия не имею, — произнес я. Ощутив враждебное отношение Фрейзера к Пэтчу, я добавил: — Но я уверен, что он не отдавал приказа садиться в шлюпки.
Я произнес это инстинктивно, не успев даже задуматься над своими словами. Затем я сообщил ему, что хотел бы сойти на берег и переночевать в каком-нибудь отеле, но он и слышать об этом не захотел, настояв на том, чтобы я воспользовался гостеприимством его судна. Вызвав стюарда, он приказал ему провести меня в мою каюту.
Я еще раз увидел Пэтча, прежде чем вылететь на Гернси. Мы встретились в Пемполе, в двадцати или тридцати милях к западу от Сен-Мало, в маленькой конторе, расположенной возле самого порта, забитого рыбацкими судами по два и три в ряд. Снова дул сильный ветер, и поверхность воды была взрыта волнами. Весело раскрашенные суденышки с черными от битума днищами толкались бортами и кивали друг другу высокими мачтами. Когда полицейский автомобиль, доставивший меня сюда из Сен-Мало, остановился у входа, я увидел Пэтча в обрамлении ветхой рамы окна. Его как будто лишенное тела и бледное, как у призрака, лицо смотрело в открытое море.
— Проходите, месье. Сюда, пожалуйста.
Мы вошли в комнату, обставленную, как зал ожидания, где на скамьях вдоль стен сидело около дюжины мужчин. У них были такие безрадостные и отупевшие от ожидания лица, что они напомнили мне обломки корабля, выброшенные волнами на берег. Я интуитивно понял, что это все, что осталось от экипажа «Мэри Дир». Их явно позаимствованная с чужого плеча одежда позволяла безошибочно узнать в них людей, потерпевших кораблекрушение, и они жались друг к другу, как кучка перепуганных и сбитых с толку овец.
Некоторые явно были англичанами, другие могли принадлежать к любой из рас, населяющих земной шар. Среди этой разношерстной толпы выделялся только один человек. Это был здоровенный отморозок с бычьей шеей и бычьей же головой. Он стоял, широко расставив мощные ноги, напоминая статую на постаменте собственных конечностей. Огромные мясистые кулаки он сунул в карманы брюк, которые были подпоясаны широким кожаным ремнем, покрытым коркой морской соли, с большой позеленевшей медной пряжкой. Он держал руки в карманах, как будто для того, чтобы не позволить своему огромному животу, похожему на толстую резиновую шину, окончательно вывалиться из ремня. Он тоже был облачен в чужую одежду — синюю рубашку, которая явно была ему мала, и синие, слишком короткие брюки. Его ляжки и голени сходили на конус, как задние лапы бультерьера, и казалось, что они вот-вот сломаются под необъятным бочонком его тела.
Он шагнул вперед, как будто пытаясь меня остановить. Крохотные и твердые, как осколки кремня, глазки не мигая смотрели на меня из тяжелых складок плоти. Я на мгновение остановился, решив, что он хочет со мной заговорить, но он промолчал. Потом жандарм открыл дверь в следующий кабинет, и я вошел.
Как только я переступил порог, Пэтч обернулся ко мне. Я не видел выражения его лица. Мне был виден только его силуэт, люди на дороге за окном и рыбацкие лодки, беспокойно перемещающиеся по бухте. Вдоль стен, под выцветшими картами бухты, выстроились шкафы с картотекой. Один угол занимал массивный старомодный сейф, а за обращенным к окну и заваленным грудами бумаг письменным столом сидел напоминающий хорька человечек с редеющими волосами и часто моргающими глазками.
— Monsieur Сэндс?
Он протянул мне узкую бледную ладонь, даже не приподнявшись из-за стола, чтобы поприветствовать меня. Заметив прислоненный к деревянному подлокотнику его кресла костыль, я поспешно отвел в сторону глаза.
— Прошу прощения за то, что вынудил вас предпринять эту поездку, но это было совершенно необходимо, — продолжал человечек, жестом пригласив меня присесть на стул напротив стола. — Alors, monsieur [8] . — Он смотрел на лежащий перед ним лист бумаги, исписанный мелким аккуратным почерком. — Вы поднялись на борт «Мэри Дир» со своей яхты? C’est ça? [9]
— Oui, monsieur, — кивнул я.
— Как называется ваша яхта, monsieur?
— «Морская Ведьма».
Он начал медленно и очень старательно писать, слегка хмурясь и прикусив нижнюю губу. Стальное перо с тихим шорохом ползло по бумаге.
— Как вас зовут? Назовите свое полное имя, пожалуйста.
— Джон Генри Сэндс.
Я повторил это по буквам.
— Ваш адрес?
Я дал свой адрес и адрес своего банка.
— Eh bien [10] . Когда вы поднялись на борт «Мэри Дир», сколько прошло времени с тех пор, как экипаж покинул судно?
— Часов десять или одиннадцать.
— A monsieur le Capitaine? — Он взглянул на Пэтча. — Он все еще был на корабле?
Я кивнул.
Чиновник наклонился вперед.
— Alors, monsieur. Я должен вас спросить — как, по-вашему, monsieur le Capitaine приказал экипажу покинуть судно или нет?
Я перевел взгляд на Пэтча, но он по-прежнему был лишь силуэтом напротив окна.
— Я не могу этого знать наверняка, monsieur, — ответил я. — Меня там не было.
— Разумеется. Я это понимаю. Но как вы думаете? Меня интересует ваше мнение. Вам должно быть известно, что там произошло. Он должен был обсуждать это с вами. Вы вместе провели на корабле много часов. Ваше положение казалось безвыходным. Вам обоим наверняка приходило в голову то, что вы можете погибнуть. Разве он не говорил чего-нибудь, что позволило бы вам составить собственное мнение относительно того, что там произошло?
— Нет, — ответил я. — Мы почти не разговаривали. У нас не было времени.