Но переворот и захват власти в стране военной хунтой перечеркнули все их планы.
Рафаэль остался без работы. Центристская «Опинион», где он трудился, писала о новой власти осторожно, но газету все равно закрыли.
Из-за этого супружеская пара оказалась без гроша, но для Исабель это стало почти облегчением.
Писать разрешалось только журналистам, лояльным хунте генерала Виделы, а Исабель и Рафаэль, левые перонисты, не согласились бы написать ни строчки ни в «Кабильдо», ни в других пока еще не закрытых изданиях.
У Рафаэля были золотые руки, и он нанялся подмастерьем к местному столяру, а Исабель вместе с лучшей подругой по очереди сидели с детьми и работали дежурными в колледже естественных наук.
Как ни трудно было сводить концы с концами, двух зарплат более-менее хватало, чтобы как-то перебиваться и растить дочь.
Вечером Рафаэль возвращался из мастерской, они ужинали, а потом вдвоем еще долго сидели за кухонным столом. Исабель шила — это тоже приносило в семью немного денег, а он описывал все несправедливости, все репрессии, чинимые режимом, продажность власти, соглашательство церкви, рассказывал о том, сколько горя выпало на долю аргентинского народа.
Каждое утро в 11 часов Рафаэль выходил из мастерской якобы на перекур. Рядом с ним останавливался велосипедист и просил сигарету. Угощая, его, Рафаэль незаметно передавал ему написанное накануне. Связной отвозил запрещенный текст на заброшенный склад, где действовала тайная типография. Так Рафаэль сотрудничал с ежедневной газетой политического сопротивления, распространявшейся в строжайшей тайне.
Рафаэль и Исабель мечтали рано или поздно сбежать из Аргентины и поселиться в стране, где они наконец почувствуют себя свободными.
В те вечера, когда Исабель становилось тревожно, Рафаэль доставал из ящика комода тетрадку в красной обложке. Там он записывал, сколько им удалось сэкономить и сколько еще нужно, чтобы уехать. В постели он шепотом перечислял ей названия городов, словно декламировал стихи, и так они засыпали — Рафаэль чаще засыпал первым.
Как-то раз в начале лета, поужинав и уложив спать маленькую Марию Лус, Рафаэль не стал садиться за свои вечерние записи, а Исабель — за шитье. Они ушли в спальню раньше, чем обычно. Исабель разделась и скользнула под простыню. Кожа у нее была белая, гладкая. А у Рафаэля от работы в мастерской ладони сделались мозолистыми, и он стеснялся их, боялся, что, лаская, жену, причинит ей боль, и проявлял особую нежность.
— Я люблю твои трудовые руки, — со смехом шептала ему на ухо Исабель, — пусть они обнимут меня покрепче…
Они ласкали друг друга, когда в дверь их квартирки громко постучали.
— Не двигайся! — приказал жене подмастерье столяра, хватая рубашку.
Стук становился все настойчивее, и Рафаэль испугался, что проснется дочь.
Едва он открыл дверь, как четверо в капюшонах ворвались в квартиру, швырнули его на пол и стали пинать ногами, не давая встать.
Пока один удерживал Рафаэля на полу, упершись коленом ему в спину, другой схватил за волосы в панике выскочившую из спальни Исабель.
Она закричала. Прижав ее к стене, он обмотал ей шею тряпкой и стягивал до тех пор, пока она не затихла. Тогда он ослабил удавку, позволив ей дышать. Третий из ворвавшихся произвел в квартире короткий обыск и вернулся с Марией Лус на руках: к горлу ребенка был приставлен нож.
Люди в капюшонах жестом велели Рафаэлю и Исабель одеться и следовать за ними. Те повиновались.
Их выволокли из дома и запихнули в кузов маленького грузовика. Марию Лус забрали в кабину.
Машина помчалась по городу. Кабина была отделена от кузова перегородкой, шум двигателя заглушал все звуки, но Рафаэль и Исабель все равно слышали, как дочь не перестает их звать. Каждый раз, когда маленькая Мария Лус кричала «Мама!», Исабель не могла подавить рыдание. Рафаэль держал ее за руку и пытался успокоить, но как успокоишь мать, слышащую крики своего ребенка? Полчаса спустя грузовичок остановился. Дверцы распахнулись, супругов грубо вытащили наружу, в квадратный двор. Когда Рафаэль хотел оглянуться на фургон, где осталась его дочь, его сильно ударили по голове, попытку Исабель броситься назад, к дочке, тоже мгновенно пресекли: женщину схватили за волосы и больно толкнули в спину. Перед ними распахнулась дверь зловещего здания.
Исабель выкрикнула имя дочери, получила удар в лицо и соскользнула по ступенькам вниз. За ней последовал сбитый с ног Рафаэль.
Они оказались на утоптанном земляном пятачке, провонявшем мочой. Потом Исабель заперли в одной камере, Рафаэля — в другой…
— Что это ты делаешь? — спросил Эндрю, входя в гостиную.
Вэлери сложила стопку страниц.
— Это расследование так тебя увлекло потому, что они были журналистами?
— Черт возьми, Вэлери, кто тебе разрешил? Мне что, запирать свои записи на ключ в собственном доме? — воскликнул Эндрю, собирая свои записи. И добавил уже спокойным тоном: — Это моя работа, я прошу тебя об одном — об уважении.
— А Исабель разрешалось читать статьи мужа и даже править!
— Прости меня и не сердись. Просто я терпеть не могу, когда кто-то читает мои материалы.
— «Кто-то» — твоя будущая жена. «Кто-то» мирится с одиночеством, когда ты пропадаешь из-за своей работы на целые недели. Даже когда ты здесь, «кто-то» понимает, что твои мысли далеко, ты весь в своей работе, и «кто-то» это уважает, потому что любит тебя. Но не требуй, чтобы я с тобой жила, если мне запрещено хотя бы отчасти разделить эту страсть.
— Тебе понравилось то, что ты прочла? — спросил Эндрю.
— Умираю от любопытства и от страха, что дальше произошло с этой семьей и с Марией Лус. А еще меня гложет зависть: как славно Рафаэлю и Исабель работалось вдвоем за кухонным столом!
— Это черновик… — проворчал Эндрю.
— Это лучше, чем просто черновик, — возразила Вэлери.
— Мне не удастся опубликовать их историю, если я не вернусь в Аргентину. Это не вымысел, понимаешь? Эти люди жили на самом деле, и мне недостаточно одного-двух показаний.
— Я отлично знаю, что тебе надо туда вернуться. Эта пожирающая тебя страсть — одна из причин моей любви к тебе. Я прошу тебя об одном: не держи меня на расстоянии.
Эндрю присел рядом с Вэлери, взял ее за руку, поцеловал.
— Твоя правда, я кретин и становлюсь параноиком, когда речь заходит о моей работе. У меня мания секретности, я ужасно боюсь исказить правду, проявить пристрастность, боюсь, что кто-нибудь станет давить на меня, манипулировать мной. Только из-за этого мне не хотелось, чтобы ты узнала обо всем прежде, чем эта статья будет опубликована. Но я был неправ. — Он покачал головой. — Теперь я буду давать тебе читать каждый написанный кусок.
— И? — поторопила его Вэлери.
— Что-то еще?