Раздался нестройный залп. Затем еще один и еще. Хищно щерясь, палил из револьвера старший следователь Губернской ЧК Херувимов, вкладывая в выстрелы всю свою ненависть к женщинам, и в особенной мере к той, что так испоганила вместе со своим паскудным муженьком-вором всю его жизнь и стояла сейчас в восьми шагах от него. Пули, выбивая куски кирпича, впивались в стену сбоку и поверх головы Елизаветы, одна из которых ударила рикошетом в плечо, сорвав материю вместе с куском кожи.
— Хватит, — скомандовал Херувимов, вытирая пенную пленку с уголков губ.
Охранники, глядя на мертвенно-бледную женщину, гоготали во все горло. Хреновская, надо сказать, жизнь у солдата, да еще в такой дали от родных хуторов. А тут — такое развлечение, ну, прям, театр.
Шутка. Это была всего лишь шутка, часто применяемая следователями ЧК для того, чтобы сломать человека и выбить из него нужные показания. Часто это им удавалось…
— Ну, каково? — подошел Херувимов к непо-движно стоящей Лизавете. — Не описались?
Он потрогал низ ее живота.
— Гляди-ка, сухо, — обернулся он к охранникам, как бы призывая их порадоваться этому факту вместе с ним. А потом, приблизив свое обезображенное лицо вплотную к лицу Лизаветы, сказал, сипло и глухо: — Запомни, сука. Это был всего лишь пробный расстрел. А вот завтра будет настоящий. Я тебе это обещаю!
Кабинет главного бухгалтера Савелий открыл менее чем за полминуты. Как хорошо, что он, еще будучи старшим инспектором Наркомата финансов товарищем Крутовым, проявил интерес к отчетным бумагам банка и полистал гроссбух, где, помимо прочего, были записаны адреса служащих банка.
— Вот! — воскликнул он, ткнув пальцем в одну из строк. — Густав Густавович Краузе, Большая Проломная улица, дом Блохиной. Да это совсем рядом!
Взяв с собой Сергея и Якима, Савелий вылетел из предбанника хранилища и почти бегом ринулся по коридору. По холлу банка, усеянного спящими красноармейцами, он почти бежал.
Открыв входную дверь, Савелий с Якимом направились по Большой Проломной в сторону большого двухэтажного дома с вычурной лепниной и небольшим ажурным балкончиком. Сергей, проводив их взглядом, остался у дверей банка.
Дверь в квартиру Густава Густавовича им открыли не сразу. Его экономка, судя по голосу такая же старая, как и он сам, долго спрашивала из-за двери, кто такие да зачем пожаловали в такую рань. Родионов официальным голосом велел немедленно открыть дверь, ибо, дескать, товарищу Бочкову, комиссару банка, в срочном порядке понадобился Густав Густавович.
Дверь наконец открылась, и, оттолкнув древнюю старушенцию, Родионов с Якимом направились в спальню.
Хранитель уже проснулся и встретил их сидящим на кровати в ночной рубашке и колпаке, кои вышли из употребления еще во времена комедиографа Гоголя.
— В чем дело? — спросил он, с тревогой поглядывая то на Савелия, то на Якима.
— Собирайтесь, Густав Густавович, — строго приказал Родионов, сведя брови к переносице. — Обстоятельства и комиссар товарищ Бочков требуют вашего немедленного прибытия в банк.
— Я никуда не пойду, — пискнул старикан, опасливо отодвигаясь от Родионова.
— Это почему же, товарищ? — спросил Савелий.
— Потому! — взвизгнул хранитель и предпринял попытку ретироваться из спальни, но был еще в начале пути перехвачен Якимом.
— Ты куда, папаша? — угрожающе прошипел ему боевик. — Тебе сказано идти, значит, надо идти.
— Вы что, не узнали меня, Густав Густавович? — вымучил из себя улыбку Савелий. — Это же я, инспектор Крутов!
— Знаю я, какой вы Крутов, — надевая на себя брюки и сорочку, произнес Густав Густавович. — Мне товарищ Бочков все про вас рассказал. Никакой вы не Крутов, а вор, налетчик и рецидивист. Ишь, чего удумали, банк ограбить.
— Значит, поэтому вы у кодового замка шифры сменили? — раздумчиво спросил Савелий, и необъяснимое покуда беспокойство охватило его, холодными иголками пронизав все тело. — А откуда Бочков узнал про меня?
— А мне откуда знать? — проворчал старик, продолжая одеваться. — Сообщили ему о вас.
— Кто, когда? — не на шутку разволновался Савелий, ежась от холодных иголочных уколов.
— Не зна-ю, — произнес старик по слогам, в упор посмотрев на Савелия. — Сказали, что вы не тот человек, за которого себя выдаете, и велели сменить код замка, а еще удвоили охрану. Так мы идем или как?
— Идем, идем, — заторопился Родионов и, взяв Густава Густавовича под локоток, потащил его к дверям.
— Вы куда? — спросила экономка, когда вся троица вышла из хозяйской спальни.
Яким предусмотрительно ткнул старика кулаком под ребра.
— В банк, куда же еще, — ответил ворчливо старик, сморщившись от боли и с опаской поглядывая на Якима.
Втроем прошли по коридору, как добрые, хорошие друзья. Густав Густавович шел посередине, как именинник, и его уважительно, как это могло показаться со стороны, поддерживали под руки Савелий с Якимом.
Экономка, семеня перед ними, распахнула входные двери, и трое мужчин вышли на занимающуюся рассветом пустынную улицу.
— А вы вернетесь, Густав Густавович? — вдруг тихо спросила старушка.
— Вернется, — ответил за хранителя Савелий.
* * *
В подобного рода ситуациях Мамаю бывать еще не приходилось. Всякое бывало: и в одиночной камере он сиживал на хлебе и воде, и в железной клетке у всех на виду случалось проживать; и стреляли в него, и били, и порезать пытались не единожды. Но вот чтобы быть замурованным в каменном мешке, полном золота, — нет, такого казуса с ним еще не приключалось. И главное, было непонятно: что ему надо делать, чтобы выбраться отсюда?
Он присел на ящик со слитками и обхватил бритую голову руками. Стал думать. Но умные мысли не приходили. Вместо них в мозгу почему-то крутилась ухарская песенка про молодого вора, которому пошел фарт, и маруха Тамарка наконец полюбила его, бросив тщедушного форточника Веньку, его заклятого врага. Из-за Тамарки им пришлось драться на ножах, и гадский Венька, проворный, как уж, порезал фартового вора. Истекая кровью, вор приканал к Тамарке, но тело той уже остывало, ибо тоже была порезана насмерть мстительным Венькой. Тогда вор взял из дома наган и застрелил паскудого форточника, после чего, не вынеся разлуки с Тамаркой, пустил и себе пулю в висок. На этом весь фарт и вышел.
Потом вдруг вспомнился тот случай, когда громилы поручили ему первую работу: подломить галантерейную лавку на Солянке, которую давно уже пасли и знали, когда ее хозяин держит хорошую кассу.
Стояла глубокая ночь. Он неслышно подошел к лавке, выдавил стекло.
В лавке было темно, хоть глаз выколи.
Он зажег огарок свечи и стал осматриваться. Вот она, касса — несгораемый шкаф с висячим замком. Он достал фомку и, как учили дружки-приятели, продев ее конец между дужкой и корпусом замка, одним рывком выдернул дужку из петель.