— Меня зовут Михаил Афанасьевич Коробко, — спокойно произнес после паузы молодой человек, совершенно не испугавшись и, кажется, абсолютно не придав никакого значения словам и, очевидно, намерениям Херувимова. А может, он просто не подал вида, так как превосходно владел собой. — А хотите, я вам нарисую ваши перспективы? — неожиданно спросил он.
— Извольте, — с усмешкой произнес бывший полицейский пристав, слегка задетый самоуверенностью молодого мошенника.
— Итак, перспектива первая, — начал Коробко. — Вы сдаете меня полиции, после чего на вашу голову вдруг падает с крыши камень. В лучшем случае вы навеки остаетесь калекой-инвалидом, а в худшем… Или вас переезжает автомобиль. Случайно. Водитель не справился с управлением. Бывает… Или вы идете к себе домой или в нумер, и вдруг вас окликают. Вы оборачиваетесь, и вам прямо в лицо неизвестная дама выплескивает баночку с серной кислотой. Выжить можно, но вот остаться похожим на человека нельзя… Или прямо в вашей парадной неизвестный без всякого объяснения причин всаживает вам в грудь по самую рукоять финский нож. Каково? Что скажете?
Не дав открыть Херувимову рот, Коробко продолжил свою тираду:
— А вот перспектива вторая: вы даже не успеваете заявить обо мне полиции, так как вам, опять-таки неожиданно, падает кирпич на голову, и вы прямиком отправляетесь к праотцам. Или на вас нападают громилы и от страшной обиды, что у вас оказалось нечем поживиться, вам наносят сорок четыре ножевых ранения в область живота и груди. Или вам под ноги бросают бомбу, которая, разорвавшись, оставляет от вас лишь ошметки мяса. Возможно также, что вы просто получите пулю в затылок… Ну, как вам нравятся ваши перспективы? Конечно, я привел не все их варианты; есть еще вероятность погибнуть от крайне болезненного удушения рыболовной леской или электрическим шнуром, быть утопленным в реке или озере, иметься обнаруженным в бездыханном состоянии с вырванным языком и выколотыми глазами, ну, и прочее, прочее, прочее. Словом, вариант вашей трагической и скоропостижной кончины будет зависеть от исполнителя, среди коих, и вы это прекрасно знаете по долгу своей бывшей службы, встречаются большие оригиналы и выдумщики.
Коробко наконец замолчал. Молчал и Херувимов, переваривая сказанное. Без сомнений, Михаил Афанасьевич знал, о чем говорил.
Этот интереснейший и насыщенный своим содержанием разговор происходил в Казани, в зале ресторации гостиницы «Волга», принадлежащей миллионщику купцу-заводчику Кекину. Именно сюда занесло Херувимова в его розысках мошенника Лжедемченко. И надлежит сказать, что была минута, когда надворный советник пожалел, что нашел его.
В тот самый момент, когда он представил, как лежит в подворотне с сорока четырьмя ранениями, истекая кровью, а жизнь выходит из него, как воздух из проколотой шины рессорной коляски, господин Коробко сделал ему предложение:
— Поскольку человек вы ныне без положения и средств, к тому же обиженный и недооцененный властями, я, как защитник униженных и оскорбленных, каким вы, несомненно, являетесь, протягиваю вам руку помощи и предлагаю вступить в нашу организацию, все члены которой являются братьями по духу. В борьбе обретем мы право свое!
Последняя фраза показалась Херувимову знакомой и напоминала не то лозунг, не то девиз. Только вот чей, он вспомнить никак не мог.
— А что за организация? — осторожно спросил он.
— Как, вы еще не догадались? — удивился Михаил Афанасьевич, вскинув белесые брови. — Наша организация называется партия социалистов-революционеров, — в упор глядя на Херувимова, продолжил Коробко. — А я имею честь быть членом Совета партии при ее Центральном комитете.
— А-а, — протянул Херувимов. — Понятно.
— Ну, и каково будет ваше решение? — с интересом посмотрел на надворного советника Михаил Афанасьевич. — Сами понимаете, долго ждать мы не можем. К тому же иметь в рядах нашей организации бывшего полицейского пристава Петербурга, с его связями и опытом, весьма полезно. Полагаю, рядовым членом партии вы пробудете недолго и вскоре станете одним из руководителей какого-либо комитета нашей партии, скажем, Казанского. Что вы на это скажете?
— А вы знаете, я согласен, — произнес после недолгого раздумья Херувимов.
И правда, лучше быть средней руки партийным функционером, нежели стоять колом с выпученными глазами и раздувшимся животом на дне реки с привязанным к ногам камнем.
Так началась партийная жизнь бывшего пристава Тверской части Москвы надворного советника Херувимова, в результате которой он и стал старшим следователем Казанской Губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем, рекомендованный на это место влиятельным членом ЦК партии социал-революционеров Михаилом Афанасьевичем Коробко.
Воистину, неисповедимы пути Господни.
Чем только не приходилось заниматься эсеру Херувимову в эти десять лет членства в партии! Сколько экспроприаций, называемых эсерами-боевиками «эксами», было подготовлено и разработано при его непосредственном участии, да так тонко, что комар носу не подточит! Это благодаря его опыту и стараниям полицианты после очередной «эксы» не могли найти ни одной мало-мальски значащей улики, которая помогла бы вывести на след злоумышленников, и лишь беспомощно разводили руками после очередного налета на магазин или богатую лавку.
Это он научил партийных экспроприаторов, как следует заметать следы, конспирироваться и уходить от слежки.
Это его непосредственная заслуга в том, что за все прошедшие годы его группа лишь единожды «прокололась» на «эксах», да и то потому, что один из функционеров оказался предателем, чего никогда нельзя исключить в многочисленной организации.
Однажды, в марте шестнадцатого года, в Третью полицейскую часть Казани с утра выстроилась очередь возмущенных обывателей. У многих из них в руках были почтовые конверты с письмами, представлявшими вырванный тетрадный лист в линейку. Содержание писем тоже примерно было одинаковым:
«Милостивый Государь! Если вы не позднее как сего дня до обеда не соизволите положить в вазу у фотографического павильона Мухиной в Державинском саду 250 рублей, вам грозит неминуемая смерть.
Мы не шутим.
«Черные валеты».
В письмах варьировались лишь суммы — злоумышленник-шантажист где-то просил 50 рублей и 100, а где-то 500 и 1000 — и места, куда надлежало их принести.
— А где я им тыщу-то наберу? — возмущался господин в котелке, потрясая подкинутым письмом. — О чем думают эти злодеи, я что им, мильонщик?!
Пристав части принял всех, причем двоим посетителям пришлось налить из графина воды, а почтенную даму, похожую телосложением на циркового атлета Журто, даже приводить в себя нашатырным спиртом в таком количестве, что после этого в кабинете пристава потом целый день пахло то ли кошачьей мочой, то ли общественным нужником.
Собственно, в этом деле все было ясно, и пристав, велев переодеться в статское, отправил городовых следить за упоминаемыми в письмах вазой, можжевеловым кустом возле горелой березы близ ограды Кизического монастыря, могильной плитой с чугунным крестом на Арском кладбище по четвертой аллее, третьей на левой стороне от входа и дуплом расщепленного дуба в Панаевском саду.