В России духи и одеколоны можно пить. Во всяком случае, их пьют. Однажды, во времена моей юности, вместе с художником Игорем Ворошиловым в застойной Москве самого конца шестидесятых годов мы выпили флакон «Шанель № 5», забравшись в ванную комнату художника Валентина Воробьева. Дело в том, что гостеприимство Воробьева исчерпало себя, когда после полуночи он отказал нам в распитии бутылки «Арманьяка», принесенной ему в дар какими-то иностранцами. А больше выпить было нечего. И купить было негде и не на что. Мы оказались в тупике. Именно тогда, вооружившись чашками с чаем, мы и укрылись с Игорем в ванной комнате. Воспользовавшись тем, что хитрый Воробьев отвлекся тем, что стал показывать группе иностранцев свои работы, жадно желая продать их. Загнать. Мы смешали «Шанель № 5» с чаем и выпили. Унюхав нас, Воробьев, ругаясь и проклиная, выгнал нас в ночь за то, что мы выпили духи, подаренные его жене. Оказалось, что это целое сокровище. А потом я еще неделю чувствовал вкус этого сокровища у себя во рту.
В утешение Воробьеву вот уже четверть века, как бог приземлил его во Францию, где полно «Шанели № 5». Вёдра! Повсюду!
В старой записной книжке на листке с буквой «L» записаны «Liberman Alex, Tania. 173 Е., 70 str. t: 288-92-33». За этой короткой записью столько фэшн, столько индустрии и тонны истории… В дом Либерманов привел меня в 1975 году Иосиф Бродский. Нью-йоркский brown-stone о пяти этажах, гостиная на втором этаже вся полна цветов. Татьяна Яковлева — великолепная женщина из истории русской литературы, некоторое время подруга Владимира Маяковского, любила белые лилии. Александр Либерман — арт-директор целого букета журналов издательского дома Conde Nast — следил за тем, чтобы у Татьяны ежедневно были свежие белые лилии. С 1975-го по 1990 год я посещал гостиную Либерманов и встречал там фактически весь Нью-Йорк моды и культуры. Художники Дали, Энди Уорхол, фотограф Аведон, писатель Трумен Капоте, издатель и сосед Либерманов Роберт Страус — вот самые яркие, но были и многие другие. Дом Либерманов навсегда остался для меня модным: белые лилии и повсюду работы Дали — даже в туалете. Мои светские модные знакомства были одной стороной моей жизни. Зарабатывал на жизнь я тем, что сооружал в составе бригады строителей из индустриальных помещений новомодные тогда «лофты» — дело было простое, мы уничтожали все перегородки, за исключением несущих конструкций. Еще мы переделывали догнивающие старые фермы в up-state штата Нью-Йорк в загородные дома для людей искусства. Интересно, что когда я перебрался в Париж, туда же с опозданием прибыла мода на лофты. А когда в начале девяностых я переместился в Москву, то стали сооружать себе лофты модные люди Москвы. Музыка так же медленно перемещается по планете: первый «рэп» я услышал в негритянском бараке в верхнем Манхэттане в 1982 году, много позже, в середине восьмидесятых, рэп прибыл в Париж. Единственное движение, охватившее сразу весь мир, был punk. Первые нью-йоркские панк-группы появились почти одновременно с лондонскими. А уже в 1976 году на самой панк-улице Нью-Йорка, на Saint-Marks Place, уже существовало несколько панк-магазинов, продающих черные порезанные панк-тряпки. Помню, был магазин «Трэш и Водевиль», там приехавший в гости Шемякин купил мне, помню, в подарок кожаную фуражку.
В 1990 году я приехал в Нью-Йорк для promotion своей книги «Подросток Савенко». Мои издатели Grove Press поместили меня в модном отеле, где мебель и интерьер были спроектированы Старком. Вот название отеля забыл, однако помню стол из толстого железа и такую же раковину. В 2002 году я попал в тюрьму города Энгельса Саратовской области. Войдя в камеру, я с огромным удивлением обнаружил в ней мебель Старка: железный стол, ногами которому служили трамвайные рельсы, железный ящик раковины из пятимиллиметрового железа. К туалету в углу нужно было подняться по нескольким ступеням. Сама камера была выкрашена в ярко-синий и ярко-красный цвета. Тюрьма, как мне сказали, была сооружена в 1990 году, и, без сомнения, те, кто ее спроектировал и построил, знали о существовании Филиппа Старка.
Раз я уже съехал на тему тюрьмы, не могу не похвалить всегда свежую и разительную архитектуру тюрьмы Лефортово. Сооруженный при Екатерине Великой тюремный корпус повторяет очертания первой буквы имени императрицы на немецком языке — «К». Длинная палка буквы ответвляет от себя ровно посередине своей длины два коротких отрезка. Через четыре торца окна всех четырех уровней тюрьмы впускают внутрь этакий церковный, храмовый свет. Впечатление грандиозное. Вдоль стен помещены железные лестницы. В солнечные дни тюрьма залита рассеянным светом. Как и подобает тюрьме для государственных преступников.
Лучшая архитектура в России — тюремная!
В тюрьме, после отсутствия свободы, во вторую очередь я страдал от мешковатых одежд. Первый тренировочный костюм, который мне прислали (по-тюремному — «загнали»), оказался на полтора размера больше. Со всеми печальными последствиями этого обстоятельства: подвернутые штанины, подвернутые рукава, складки «олимпийки», ниспадающие до, простите, яиц… Короче, темно-синий, с белыми полосами по рукавам и штанинам, китайского производства Adidas был профнепригоден для ношения. И все же я какое-то время носил его, деваться некуда, тюрьма — не воля, тут не обменяешь костюмчик. Несколько месяцев ушло на то, чтобы заказать и получить от товарищей костюмчик на размер меньше.
Старый я распарил: брюки отдал соседу по лефортовской камере — бандиту Мишке, у него ноги длиннее, а «олимпийка» пропутешествовала со мной на тюремном самолете аж в город Саратов. Есть эфэсбэшное видео, где я — седые волосы до плеч — в этой огромной «олимпийке» выхожу из СИЗО «Лефортово» во внутреннем дворе, чтобы загрузиться в тюремную «газель» и ехать в аэропорт. Это 4 июля 2002 года. «Олимпийка» сделала меня на видео каким-то узкоплечим, хотя от природы я наделен отличным торсом и соразмерными плечами и все пятнадцать месяцев жизни в «отеле «Лефортово»» я неистово занимался спортом. Вот что значит плохая одежда, господа-товарищи! Она дискредитирует нас в глазах потомков. Может дискредитировать.
Я отдал «олимпийку» Игорю Филиппову, он сидел за разбой. «Загнанный» друзьями второй спортивный костюмчик был мне впору. К сожалению, в нем была противоположная проблема. Жадные китайцы скроили куски таким образом, что строчка идет там в самый край ткани. Энергичный спортсмен, каким я являлся в тюрьме, выпущенный в привольные тюремные дворики Саратовского централа, использовал эти дворики на все сто процентов. Каждую мою минуту из моего прогулочного часа! Китайские штаны доконал мой бег на корточках. На самом деле это прыг на корточках. Как большая лягушка, я взмахивал руками и прыгал на корточках вперед. Достигая стены прогулочного дворика, я прыгал в обратном направлении. Тяжелое и полезное упражнение это напрягло китайскую конструкцию. Швы в районе коленей полопались. Я их старательно зашивал, но они лопались опять. Потом штаны скончались.
Ясно, что воли я ждал. Не надеялся, что так быстро выберусь на волю. Когда стало понятно, что злобная прокуратура города Энгельса бессильно сотрясала воздух своим протестом против моего условно-досрочного освобождения, потому что прокурорские и судейские власти области хотели избавиться от такого зэка как можно быстрее, меня стали готовить к выходу.