Боярская дума по обыкновению собралась в Грановитой палате. Не скуп был великий князь Иван Третий Васильевич — красотой любил себя окружить. Италийцев из-за моря пригласил Кремль выстроить. Злые языки поговаривали, что так он хотел жену свою ублажить — Софью Палеолог. Баба к роскоши привыкла — как-никак византийских кровей. Даже Грановитую палату на ее вкус расписал: на сводах слова из Библии — житию учат, над дверьми герб византийский — двуглавый орел со львами, а на стенах веселыми красками сюжеты из Нового Завета.
Вошел Иван Васильевич. Одет был царь по-домашнему — в одном парчовом халате, на ногах татарские ичиги, только руки крепко сжимали знаки царской власти — скипетр и державу величественную.
Бояре молча поднялись с длинных лавок и поклонами встретили государя. Иван Васильевич хмуро посмотрел поверх спин, склоненных в почтении, туда, где Богородица держала юного Иисуса.
— Заступись и не оставь! — прошептали губы государя. — Ух, ироды, на власть царственную посягать, ту, что Богом дадена! И матушку мою до смерти извели!
Царь решительно пересек Грановитую палату и прошел туда, где на высоких ступенях возвышался трон.
Бояре молча, опустив бороды, исподлобья наблюдали за государем, словно говорили: «Что же он на сей раз выкинет?»
А когда государь опустился на царский стул, заскрипели и лавки — то бояре присели вслед за самодержцем.
— А Ивашка-то вымахал, — шепнул Шуйский Иван своему брату. — Еще вчера малец был, а сегодня башка под самые своды! А кулачище-то, о-го-го! Такой в кулачном бою любого насмерть уложит!
Иван Васильевич помалкивал. Смотрел на скучные лица бояр, на яркие фрески. Иван Висковатый — думный дьяк, сидевший подле государя, — подтачивал ножом гусиное перо. Ближе всех к царю сидели Шуйские — они породовитее остальных будут. Иван, старший из братьев, расположился по-хозяйски, вольготно — закинув ногу за ногу. Здесь же был и степенный боярин Иван Челяднин, а дальше, почти на самом краю лавки, выбрал себе место любимец государя Алексей Адашев.
Великий князь задержал на нем взгляд и осторожно молвил:
— Ночью мне сон приснился. Явился мне во сне Бог, Спаситель наш Иисус Христос. — Он обвел присутствующих голубыми глазами, такими же, какие были у его матери-литовки. Все молча слушали, только окольничий Алексей Адашев, явно догадываясь, о чем пойдет разговор, одобрительно качнул головой. — Протянул Господь мне руку, тут я и на колени упал, губами его ладони хотел коснуться… А Спаситель и молвил мне по-доброму: «Святое вы, — говорит, — дело задумали — басурман казанских наказать. Должна там вера христианская восторжествовать», — Иван Васильевич обвел долгим взглядом бояр.
Петр Серебряный поглаживал бороду, воевода князь Юрий Булгаков только качал головой: «Привидится же такое!»
А государь меж тем продолжил:
— А потом он и говорит: «Просто так басурман не одолеть, город надобно строить!» И дал мне затем совет — заложить град в устье Свияги-реки. А уже оттудова на казанцев идти… А теперь я бы хотел ваше слово услышать, бояре!
Тихо было в палате, только под грузными телами думных чинов поскрипывали старые, иссушенные временем лавки. Было видно, что сказ государя произвел впечатление.
— Знамение это, — проговорил боярин Юрий Булгаков. — Христос явился к государю, чтобы донести до нас свою правду. А стало быть, так оно и случиться должно. Хотя град на татаровой земле строить ой как нелегко будет!
— Крепко надо бы подумать, государь, — мягко возражал осторожный Иван Челяднин. — Границы свои казанцы стерегут крепко. Пока город будем закладывать, басурманы всех мастеровых перебьют! Туда надобно рать вести!
— Есть у меня одна думка, — откашлялся окольничий Адашев в жесткий кулак. — Город нужно строить не на татаровой, а на русской земле, где-нибудь в верховьях Волги. А потом по весне разобрать и на стругах до Свияги переправить. А уже опосля с войсками и к городу приступать.
Родовитые бояре переглянулись. «Без роду и без племени, холоп, а норовит вперед лучших людей высказаться. Пригрел государь безродного, так он еще и на шею сядет, дай только волю да время!»
— Верно говорит окольничий, — неожиданно поддержал Алексея Адашева князь Серебряный. — Обидно с татаровой земли просто так уходить. Есть уже один город в тех местах — Васильсурск, строенный еще отцом Ивана Васильевича, когда великий князь из похода на Казань возвратился. Вот и нашему государю теперь город нужно ставить!
— Ну что ж, верное дело! — заговорили и другие бояре. — Сон государев — это знамение! Значит, так тому и быть!
— Только кого же мы пошлем город-то ставить? — спросил Иван Челяднин, обращаясь невесть к кому.
И вновь заговорил Алексей Адашев, и опять молча и недовольно переглянулись отпрыски великого Рюрика. «Забывает государь старину. Поначалу конюший [52] должен высказаться, потом князья, а уж потом и пришлые. Этот окольничий лучших людей за пояс заткнуть норовит! А государь помалкивает, будто и не видит ничегошеньки. А может, он и рад тому, что холопы с посадов стали ему нашептывать? Может, ему Боярская дума вообще в тягость стала? Скажет: один править хочу, без боярского приговора, коли я самодержец!»
А окольничий между тем не обращал внимания на хмурые взгляды, видел только царя:
— Город нужно собирать в Угличе, мастеровых там много, и лес для того сгодится. Туда, полагаю, нужно послать Ивана Выродкова. Живота своего не пожалеет, чтобы дело выполнить! Пусть он отправляется в вотчину [53] князя Ушатого, богатые у него леса. Нужно бы нам не мешкать, государь. Вчера от верных мурз узнал, что царица казанская обратилась за помощью в Крымское ханство и Оттоманскую империю. Просит у султана пищалей да пушек, а у крымского хана казаков! Готовится царица к войне с Русью.
— Надо бы поспешить, — неожиданно поддержал безродного и Иван Шуйский.
Иван Васильевич посмотрел на дьяка Висковатого, молча сидящего подле. Прыгающие блики от горящих лучин падали на распаренные лица бояр, освещали фрески. Дьяк с готовностью взял перо и посмотрел в живые, подвижные глаза юного самодержца. Царь разгладил курчавую бородку и проговорил:
— Пиши… Государь указал, а бояре приговорили… заложить в устье Свияги на горе Круглой город, дабы легче было с того места град басурмановый Казань приступом брать. — Иван Васильевич смотрел на притихших бояр, взгляд его остановился на князе Серебряном, который что-то нашептывал Алексею Адашеву. И, повысив голос, самодержец закончил: — Град Казань вотчиной русских государей был, вотчиной и останется!
Дело признавалось спешным, и уже на следующий день дьяк Выродков поехал в Углич.
Иван Выродков не был лишен тщеславия. «Давно ли думный дьяк, а уже посыльный самого государя. А стало быть, моя воля — все одно, ежели бы сам царь приказал».