Струги уверенно пересекли границу Казанского ханства. Показались первые татарские аулы. Из пятистенных, как и на Руси, добротных срубов на берег выскочила в овчинных тулупах и мохнатых малахаях [54] веселая ребятня. А распознав на стругах Христово знамя, с воплем разбежалась по сторонам. И вот аул уже казался вымершим, только из закопченных труб тонкими струйками в сторону реки тянулся серый дым, чтобы затем раствориться в утренней дымке.

Шах-Али поднялся из душного трюма на палубу и с удовольствием вдохнул свежий утренний воздух.

Круглая гора появилась из-за поворота неожиданно. Сначала показался крутой, почти отвесный каменистый склон, поросший низкорослым боярышником, а потом перед взором предстали величественные многовековые дубы с широко раскинувшимися кронами.

Паруса на стругах были убраны. Под громкую команду сотника гребцы дружно налегли на весла.

— И — взялись, мужики! И — еще раз!! — голосисто помогал князь Юрий Булгаков.

Струги подставляли крутые и высокие борта быстрому течению, которое толкало их к каменистому берегу. Мягко зашуршал голыш о жесткие днища судов, и они замерли у высокого берега.

— С татарами бы здесь не повстречаться! — забеспокоился Данила Романович.

— Государь не случайно это место присмотрел. Нет здесь татар, — утешил воеводу стоявший рядом касимовский царь. — Места эти прокляты, потому здесь они не селятся!

Суда спешно разгружались на каменистый берег.

— Царь, — обратился Данила Романович к Шах-Али, — тебе ответ перед государем держать, значит, и слово твое первое, а потом, места эти мы и не ведаем. Где стены ставить думаешь?

— На самой вершине, — уверенно отвечал татарин. — Там место поровнее, а дальше спуск крутой. С этой стороны не взять города. А с другой стороны — озера да болото.

— Ну что ж, с Богом! За работу! — перекрестился воевода.

Царь отошел в сторону и, повернувшись к восходу, провел желтыми ладонями по лицу:

— Аллах, всемогущий и милостивый, не отступись от раба своего грешного, — молил Шах-Али. — Прости меня…

За работу взялись весело, никто не желал оставаться в стороне — стрельцы выкатывали на пустынный берег тяжелые бочки, мастеровые стаскивали с палубы доски. Не удержались от общего веселья даже воеводы: поскидав с себя праздничные парчовые кафтаны и поплевав на ладони, они взялись за топоры. Вместе со всеми, позабыв про высокий духовный сан, работал и епископ Гурий. Сменив архиерейское одеяние на грубую монашескую рясу, он подставлял крутые, налитые силой плечи под тяжелые доски, будто простой чернец. [55]

— Взялись, православные! Взялись дружнее! Еще раз! Еще смелее! — слышался его задорный бас. — Вот так… еще немного!..

И холопам стало ясно, что архиерей одного с ними корня. Может и на клиросе псалмы петь, а может и вот так запросто плечом к плечу таскать неподъемные бревна, валить древний лес.

Шах-Али вместе с воеводами поднялся на самую вершину. С этого места хорошо просматривалась свияжская пойма, залитая водой. По другую сторону горы текла Волга. Текла она широко, и не было ей ни конца ни края.

— Казань там! — махнул рукой царь Шах-Али вниз по течению. — Верст тридцать отсюда будет.

Столица ханства была совсем рядом. Дай волю гребцам, и к обедне они догребут до басурманова града. А там, как Господь распорядится!

— Вот крепость построим, а потом по указу государя и пойдем на ворогов, — сказал Данила Романович. — Спешить бы нам надо, до темноты бы выгрузиться, а то и народец притомился.

Когда место под город было очищено от леса, отец Гурий созвал мужиков. Зазвучало церковное пение, до которого епископ был охоч.

— Светильник Христов наверху горы стоял и всей Руси светил… — пел хор из стрельцов и мастеровых.

И в этом нестройном пении выделялась мощная глотка архиерея. Затем Гурий, облачившись в епитрахиль [56] и надвинув на самые глаза клобук, [57] освятил воду и вместе с паствой обошел с крестами по стенному месту. Иван Выродков, вспоминая былую церковную службу, с товарищами поддерживал молебен.

— Ну теперь уже и стены закладывать можно, а далее и церковь поставим во имя Рождества Богородицы и Чудотворца Сергия… Митрополит так наказывал.

Работа закипела с прежней силой. Стены града были возведены за несколько дней, а потом на самой макушке Круглой горы вознеслась церковь во имя Рождества Богородицы.

Мужики умело приладили медный колокол под самый купол звонницы, и, когда зазвучал благошумный колокольный бас на Казанской земле, отец Гурий не выдержал и смахнул с широкого лица слезу.

— Вот и на басурмановой земле Божий глас раздался. Надолго ли сие?

Мужики, дружно сняв шапки, перекрестились вслед за епископом.

Отец иона

Город разрастался быстро — мастеровые умело ставили срубы, рубили боярские хоромы, терема. Уже и струги были свободны от бревен, а изб не хватало. И вновь мужики взялись за топоры — тревожили старинный лес удалым уханьем.

Город возвели за четыре недели. Там, где еще месяц назад был непроходимый бурелом и непроницаемой стеной возвышалась дубрава, поднялись сторожевые башни и церкви. Избы составили улицы, которые сходились к единому центру — собору. Оставалось последнее — освятить построенный град. Торжество было намечено на воскресенье — на пятидесятый день после Пасхи.

Отец Гурий ждал, когда из Москвы прибудет икона Чудотворного Сергия.

— Та икона великую силу имеет, — терпеливо объяснял он стрельцам. — Слепой от нее прозревает, немой, ежели на нее глянет, — говорить начинает. Ну а глухие слышать станут. Любую хворь та благодать лечит! А еще сияние от иконы небесное идет.

Чудотворная икона в сопровождении посошной рати появилась точно в воскресенье. Воевода Микулинский, возглавлявший прибывшее войско, не смог сдержать восторга:

— Аж и не верится!.. Земля татарова, а купола православные! А у нас тут диво на корабле! Как к Васильсурску подъезжать стали, пение вдруг услышали. А голос такой красоты и силы, что гребцы даже весла побросали и заслушались. А потом смотрим, к берегу монах бродяжий выходит и поет в полный голос. Как нас заметил, так песнь свою и оборвал. Мы тут на стругах к берегу подплыли и просим его: «Спел бы ты для нас, братец, еще что-нибудь». А он нам и отвечает: «А ковш браги у вас для меня найдется?» Налили мы тут ему браги, и он опять запел. Да так, что мы несколько часов его и слушали. Думали, что опоздаем к воскресенью. Ну мы его взяли с собой, сказали, что в новом городе для народу петь станет.