— Сделаем, государь, — отвечал Прохор Иванович и, поднимая слепца с пола, сказал: — Ну чего развалился?! Слышал, что государь повелел? Давай живее!
Дмитрия Шемяку держали в келье. Только раз после обедни молчаливый монах приносил князю квас и хлеб и так же без слов уходил.
Вот уже пошла вторая неделя заточения, а будто год минул. Каждый день казался длиной в целую жизнь — некому пожаловаться, не с кого спросить. Дмитрий Шемяка понимал, что его нынешнее положение зависит от того, как сложатся отношения между двумя Василиями. А если держат его взаперти, стало быть, московский князь не одолел дмитровского князя.
Дмитрий Юрьевич ждал освобождения и вместе с тем очень боялся: вдруг распахнется дверь кельи и суровый монах проговорит: «Выходи, свободен, князь».
А это будет означать не что иное, как поражение старшего брата, и отныне властвовать на Москве Василию Васильевичу безраздельно.
То, чего так остерегался Дмитрий Юрьевич, случилось в середине второй недели. Широко открылась дверь, приглашая князя покинуть холодную обитель.
Князь поднял голову с лежанки и увидел монаха. Островерхий клобук напомнил шлем, а ряса походила на кольчугу.
— Чего тебе надо… ратник?
Монах усмехнулся:
— Что же ты, Божьего человека от дружинника отличить не можешь? Кончилась твоя тюрьма, князь, выходи во двор.
Монах заговорил впервые. Голос у него оказался густым и приятным.
Князь поднялся с лежанки и спустился во двор. Сразу у ворот Дмитрий увидел одинокого монаха, который неторопливо брел вдоль стены, касаясь ладонью ее шероховатой поверхности. Шаги монаха были неуверенными, и Дмитрий понял, что он слеп.
Его внешность князю показалась знакомой: фигура, поворот головы, длинные и сильные руки. Как он похож на Василия! И когда слепец повернулся, заслышав приближающиеся шаги, Дмитрий не поверил увиденному, повернулся к сопровождавшему его чернецу.
— Кто этот слепец? — спросил и не узнал своего голоса, боялся услышать ответ.
— Неужели не узнаешь? — обронил монах сурово. — Это брат твой старший, Василий Юрьевич. Ты уходишь, а он вместо тебя келью займет. Келья небольшая, но слепцу много места и не надо. А я при нем буду, как и при тебе.
— Кто же его так? — прошептал князь.
— По приказу великого князя Московского Василия Васильевича.
Хоть и бранились братья частенько, и походами ходили друг на друга, но такого не бывало еще. Жалость сжала горло Дмитрия, когда увидел он слепого брата. Не было в нем прежней горделивости, достоинства, предстал перед ним жалкий слепец.
— Брат мой… — выговорил Дмитрий Юрьевич, и слезы, горькие, горячие, потекли по щекам.
Тихо сказал князь, но Василий услышал, остановился и повернул кровавые пустые глазницы на голос.
— Ты ли это… Дмитрий?
— Я, брат, я. — Шемяка сделал шаг навстречу.
— Посмотри же, что со мной великий князь Московский сотворил… Глаз лишил… в монахи постриг. Чем же он не Окаянный?
— Больно тебе, брат? — жалость с новой силой захлестнула Дмитрия.
— Не здесь болит, — безразлично махнул монах рукой, — а здесь вот, в самом сердце! — Кривой палец уперся в грудь. — Темнота теперь вокруг меня. Все слышу: птицы поют, чувствую, солнышко печет лицо, а видеть ничего не могу. Сны мне стали часто сниться, не бывало со мной такого ранее, только, что бы и ни увидал, все кровавыми красками заливает. А сегодня приснилось, будто я, отрок бесшабашный, бегу к реке по лугу. Вода в реке прозрачная, на дне камешки разноцветные, рыбки махонькие плавают, а потом все это красным застилает, и уже нет ничего. Тьма одна!
Только на мгновение лицо Василия Юрьевича посветлело, сжатые губы тронула легкая улыбка. Именно таким Шемяка чаще всего вспоминал старшего брата: удалым и дерзким отроком в рубахе навыпуск. Однако горе вновь легло на лицо Василия Юрьевича, и щеки прорезали глубокие морщины.
— Все… ничего уже нет… Ничего… Одна темнота да печаль мне теперь остались.
Только сейчас, глядя на беспомощного и ослепшего брата, Дмитрий понял, как дорог ему Василий. Обнял он его голову, прижал к своему лицу.
— Обещай мне, Дмитрий, что отплатишь за поругание, — требовал Василий.
— Обещаю, брат, обещаю.
Монах между тем уже запряг телегу, бросил на нее солому и нетерпеливо поторапливал князя:
— Князь Дмитрий Юрьевич, в дорогу пора. Великий московский князь дожидается.
— Ступай… ступай, братец, — дотронулся Василий до лица Дмитрия. — И ни слова обо мне московскому князю, побереги ненависть до времени. И храни тебя Господь! — поднял он руку в благословении.
Дмитрий сел на телегу. Закрылись ворота и навсегда упрятали дмитровского князя Василия Юрьевича. Мирская жизнь осталась позади, в монастырь пришел старец Дорофей.
Лошадка оказалась хромой, она слегка припадала на переднюю ногу, и чернец, понукая ее, повторял одно и то же:
— Недоглядел. Лошадь подковать надобно. Вот как доеду, так сразу и в кузницу.
Заводить беседу князю не было надобности, и он, укрывшись плащом, переживал увиденное. Потом укачало князя, и он тихо задремал.
Из дремы Дмитрия вывела чья-то ругань. Он открыл глаза и увидел, как четверо мужиков тащили девку, которая упиралась, бросалась на землю, руками цеплялась за траву, но они поднимали ее и тащили дальше.
— Эй, мужики, остановитесь! Что вы делаете?! Куда девку тащите?!
— А ты кто такой?! — выступил вперед задиристый, небольшого росточка мужичок. — Не обязаны мы перед тобой ответ держать, у нас свой господин имеется.
Мужик крепко держал девку за волосы, и жиденькая бороденка его строптиво топорщилась.
— Кто я такой? Князь Дмитрий Юрьевич. — И с усмешкой добавил: — Или не слыхал?
— Князь Дмитрий Юрьевич? Шемяка? Как же не слыхать, наслышан.
Он отпустил девку, чтобы снять перед костромским князем шапку, а девка, почувствовав в князе неожиданного заступника, с надеждой смотрела на Дмитрия. Увидал ее глазищи Дмитрий Шемяка да и обмер. Неужели Меланья?
— Почему девку силком тащите? — строго спросил Дмитрий Юрьевич.
— Так известное дело… ведьма! — просто отвечал все тот же мужик.
И стоявшие рядом поддакнули:
— Как есть ведьма. Сами видели, как она в черта обращалась в полнолуние.
— А потом и над селом летала, и чертову траву собирала.
— Куда же вы ее тогда тащите? — ужаснулся Дмитрий.
— Сруб мы на берегу поставили осиновый. Его нечистая сила боится. Вот со всей округи ведьм ловим и в этот сруб запираем. Эта ведьма последняя… двенадцатая. Потом сруб подожжем. Мор начался. Бывалые люди сказывают, что в этом наговоры ведьмины повинны.