Кощей в упор посмотрел на Рябого, в его глазах что-то переменилось. И Рябой догадался, что точно так же смотрит бессмертный персонаж на царевича-нахала, посмевшего вторгнуться в его владения и увести ненаглядную красу-девицу. Да вот только не знает проклятущий оборотень, что в руках доброго молодца находится ключик от его бессмертия.
— Если будешь так рассуждать, долго не проживешь, — печально вздохнул Кощей. Не нужно было обладать тонким музыкальным слухом, чтобы услышать угрозу в его голосе.
— В рот тебе… на грош, — с усмешкой произнес Рябой с оскорбительной усмешкой.
Рябой сделал еще шаг вперед и мгновенно притянул к себе взгляды всех «автоматчиков».
Давно Кощей не пивал молодецкой крови, а сейчас желал насытиться сполна, вот только не захмелеть бы с непривычки от этого солено-пряного напитка.
Кощей протянул миску сидевшему рядом и хмуро обронил:
— Подержи!
Он поднимался неохотно, с видом человека, которому в следующую минуту предстоит браться за нелегкую работу. Сделал первый шаг, потом неторопливый второй. Даже здесь, в трюме парома, существуют границы, нарушать которые никому не позволено, пусть даже это будет такая титулованная сука, как Рябой. У «автоматчиков» в воровской стране были своя территория, свой суверенитет, и пограничные межи они берегли свято.
В поле — две воли, вот только сильнейшая всегда определяется поединком.
Удар был сильный. Он пришелся в левую скулу Рябого и опрокинул его на стоявших рядом подпаханников, да так, что только пятки сверкнули.
Словно по команде, со всех сторон поднялись заключенные. Похлебка тотчас была забыта и опрокинута, а перловая жижа обильно залила пол трюма, превратив его в каток.
— Режь блядей! — заорал Кощей и первым бросился в самую гущу ссученных. Он возвышался над толпой, как каланча над убогими деревянными хибарами. Его руки работали с силой молота, падающего на наковальню, и всякий раз опрокидывали на пол новую жертву. Нож ему был не нужен — кулаки действовали как снаряд, выпущенный из дальнобойной пушки. И в то же время он выполнял работу ледокола, за которым шел караван — «пехота» и подпаханники, вооруженные ножами и заточками.
Ссученных воров было раза в два больше, их поддерживали молодость, сытый грев, добрая хозяйская пайка и покровительство администрации. На стороне «автоматчиков» было бесстрашие, помноженное на боевой опыт.
Трюм наполнился криками, свирепой бранью. «Автоматчики», презрев численное преимущество противника, рассекли толпу ссученных и зажали их по углам. Наследники славного генералиссимуса Суворова, они помнили его незабываемую заповедь — «не числом, а умением!» — и сошлись врукопашную, чтобы доказать силу русского штыка.
Многие ссученные падали на пол, даже не успев достать заточки, те же, кто оказывал сопротивление, умирали первыми. Большинство отступило, но лишь для того, чтобы в следующую минуту с силой девятого вала обрушиться на «автоматчиков».
— Назад! — остановил дерущихся пронзительный крик.
Это успел очухаться от глубокого нокаута Рябой. Мгновенно он осознал, что еще одна такая схватка и его кодла уполовинится. А ведь до конечного пункта ой как далеко, еще не пройдено и даже сотни километров. Если так пойдет дальше, то на встречу с Муллой он явится только в сопровождении пары подпаханников. Несложно представить, какой состоится между ними диалог.
— Назад! Кому сказал! — орал Рябой.
Суки, повинуясь командному окрику, застыли, а потом неохотно попятились. На полу, в лужах крови, лежало около десятка убитых. «Автоматчики» тоже не двигались — их было слишком мало, чтобы закрепить победу.
— Если надумаете еще раз вякнуть что-нибудь подобное, перережем всех, как баранов, — строго предупредил Кощей и слегка повел огромными руками, больше напоминающими крылья. Он был готов к большой рубке.
Рябой науку запомнил крепко и старался больше «автоматчиков» не задевать. Те тоже не доверяли ссученным и на ночь выставляли караул, который нес вахту так же исправно, как если бы в ста метрах проходила линия фронта.
По тюремному «телеграфу» была пущена информация о том, что «сахалинский» десант на пароме понес значительные потери, но все-таки спешит на континент, чтобы установить сучью власть по всему Приморью. В малявах воры призывали зэков не пасовать и требовали устроить сукам кровавую баню.
Перегруженный паром пересекал Татарский пролив, направляясь к порту Ванино, где ссученным уже готовилась надлежащая встреча.
Ванинская пересылка славилась на всю страну и занимала огромную территорию. За год через эти врата, крепко перевязанные колючей проволокой, проходили десятки тысяч зэков. Это был край земли, «гнилое место», как без затей называли ее сами заключенные. Стоя на берегу залива, можно было поверить в миф, что именно отсюда ладья уносит усопших в царство мертвых.
Следующий неожиданный удар ссученные воры получили в зэковской бане. Едва разделась первая партия зэков, как двери распахнулись и в предбанник, заполненный паром, ворвались три десятка бойцов с заточками в руках; они в считаные секунды перекололи сук, и первым среди павших был Рябой. После чего с ухмылками на губах воры растворились среди банного пара.
Это был горячий привет от Муллы, который, прищурив слегка раскосые половецкие глаза, ревниво наблюдал за путешествием сахалинских сук. Это был урок всем ссученным, способный на долгое время отбить у «красных» беспредельщиков желание вмешиваться в дела «черной» масти.
Услышав об акции в Ванине, Беспалый понял, что Муллу ему не сломать. Он был не властен над ним, точно так же астроном не может повелевать звездами.
Мулла вывернулся и на этот раз.
Беспалый понял также, что если ссученный отряд двинется дальше, то его будут щипать до тех пор, пока от него не останутся одни рога.
Мулла победил его в этом споре, возможно, в самом важном в своей жизни. Беспалому также было известно, что после того, как Мулла попал в лагерь ссученных, он скоро установил в нем свои порядки. Своим подвижничеством Заки напоминал епископа, смело шагнувшего в толпу язычников, чтобы убедить их в своей вере. У воров святыней тоже является крест. И так же как и воинствующие монахи, они изничтожали скверну заточенным металлом.
Старики надолго смолкли, видно, потому, что думали об одном и том же. Между ними, как пограничная межа, разная вера — ни позабыть ее, ни перешагнуть. В прошлом — вся жизнь, впереди — лишь ее крохотный остаток. Собственно, и делить уже больше нечего.
Заки вдруг поднялся:
— Не заладится у нас с тобой разговор, Тиша, зря только со шконаря сорвал. — И, заложив руки за спину, сказал, посмотрев на барина: — Вели вести меня в барак, гражданин начальник, тошно мне здесь.