— Ну, смотри, Заки, — пожал плечами Беспалый-младший, — как скажешь. Эй, сержант! — окликнул он стоящего за дверью дежурного и, когда тот вошел, грубовато приказал: — Отведи заключенного!
Мулла ушел, будто в воду канул: ни кивка на прощание, ни взгляда, брошенного через плечо. Правильный, одним словом, по-другому и быть не могло. Иначе это был бы не Мулла.
Тимофей Беспалый некоторое время сжимал в руках пустой стакан, а потом обреченно сказал:
— Не получилось, значит, у нас разговора. Жаль. — И, размахнувшись, швырнул стакан в стену.
Александр лишь только улыбнулся — лютует батяня. Что с него возьмешь?
— Ухожу я, — твердо решил Беспалый-старший.
— Куда это? — не понял Александр.
— В дом престарелых. У тебя здесь тоска неимоверная, а там хоть народ шебуршится, да и потом мне казенная обстановка куда милее домашней. Есть в Подмосковье на станции Косино неплохое заведение, вот там я и обоснуюсь. Туда и позвонить в случае чего можно. А то и приедешь…
— Ну ты, батя, даешь! — не сумел сдержать своего удивления Александр. — Ты это серьезно или просто подзадорить меня решил?
— Я никогда не был так серьезен, как сейчас, — решительно ответил Беспалый-старший. — Только не отговаривай меня. Бесполезно. Если я тебе понадоблюсь, — протянул он со значением, — дашь знать!
— Хорошо, отец, — сдался Беспалый-младший.
* * *
Варяг вдруг почувствовал, как зверски он устал. Вспомнил себя молодого, когда хождение по этапам представлялось ему лишь невинной шуткой тюремного начальства. Дальняя дорога не доставляла ему неудобств, а что касается сна, то он мог спать и в переполненном вагоне, и в тряском воронке, и даже в перерыве судебного заседания. Но сейчас душа требовала покоя: ему хотелось обрести собственный угол, пусть даже с решетками на окнах, где можно хотя бы ненадолго укрыться от всевидящего ока охраны, побыть наедине со своими мыслями.
— Долго возить меня будете? — поинтересовался Варяг у начальника караула — рябого сержанта, который почти по-отечески взирал на своего нового подопечного.
И парень, позабыв про устав, согнал деланую суровость доброжелательной улыбкой и проговорил, сильно окая:
— Все! Станция Печорская. Приехали. Колония тут недалеко, в поселке. Пару километров отсюда. — Потом его лицо мгновенно напряглось, и он сурово распорядился: — Заключенный номер триста сорок четыре…
— Отставить! — услышал Варяг за своей спиной начальственный бас. — Я начальник этой колонии, подполковник Беспалый Александр Тимофеевич… Хочу сделать тебе небольшое напутствие: прежде чем портить мне кровь, сначала советую как следует подумать… Нам ведь с тобой ой как часто придется встречаться! Я могу устроить тебе командировку в одну из тюрем, где найдется немало зэков, желающих проверить тебя на вшивость!
Александр Тимофеевич намекал на камеры, в которых содержались «изгои». Каждый из них был приговорен тюремным сообществом к смерти за серьезные прегрешения перед воровским миром: это могло быть предательство или убийство уголовных авторитетов, сотрудничество с милицией. Каждый из них готов был выполнить любой приказ начальства, лишь бы только не оказаться в общей камере.
— А ты попробуй, — серьезно отозвался Варяг. — Посмотрим, что из этого выйдет. Я своих вшей еще в малолетке вывел…
— Ладно, ступай! — мрачно буркнул Беспалый. — У нас еще будет время, чтобы побеседовать по душам.
Один из солдат распахнул дверь воронка, и Варяг шагнул в его зарешеченное нутро.
Сначала открылась амбразура, и в полутемном проеме показалось усатое лицо сержанта Федосеева. Это был тертый жизнью, битый строгим начальством и приниженный стервой-женой человек. Узкому кругу зэков было известно, что за хорошие деньги он мог принести с воли чай и сигареты, передать весточку в соседнюю камеру.
До окончания службы ему оставалось немногим более полугода, и он мечтал о том времени, когда можно будет заняться огородом и всласть понянчить годовалую внучку.
Именно ощущение близкой свободы поднимало у него настроение, и он уже второй месяц подряд перешагивал порог здания тюрьмы с оптимизмом базарного Петрушки.
— Здесь вас словно сельдей в бочке, но ничего, от одного теснее не станет, — буркнул он.
Амбразура громко хлопнула, потом дважды щелкнул замок, и металлическая дверь неохотно повернулась на петлицах.
В камеру, с сидором в руках, вошел мужчина лет тридцати. Он дружелюбно улыбнулся, не избегая настороженных взглядов, а когда за его спиной громыхнула дверь, вздохнул:
— Кажись, прибыл!
Потом он неторопливо развязал сидор, достал из него две банки сгущенки, три пачки чая и громко объявил:
— Это на общак!
На лицах сокамерников заиграли довольные улыбки. Парень оказался свой! Стоящего человека можно распознать с одного взгляда. Сразу видно, что он не только знаком с неписаным тюремным уставом, но скорее всего один из тех, о ком говорят, что он каторжный бродяга.
— За что сел? — поинтересовался Лука и лениво потянулся за угощениями. Лука в хате был смотрящим, он же держал общак, здесь даже сигарета не выкуривалась без его ведома.
— Кража со взломом. Взяли хату одного ширмача в Нижнем Новгороде. Пять комнат у него, и все добром заставлены. Вывезли быстро, как надо, да мусора на хвост наводчику сели. А он, падла, всех нас заложил одного за другим.
— Сука первейшая! — поджал губы Лука. — Его бы наказать за это. Потаскал бы гребешок с пяток лет.
Он аккуратно уложил последнюю пачку чая в небольшую котомку.
— Я уже шепнул об этом кому надо! Он не успеет прийти на зону, а там о его стукачестве уже известно будет. Так что блатные его встретят как полагается, — уверенно пообещал новенький.
— Тебя как звать-то?
— Алексей. А погоняло у меня Керосин.
— Керосин? — удивился Лука. Ему все больше нравился этот жизнелюбивый паренек. Такие люди на любой зоне мгновенно становятся своими и неласковый быт пересылок воспринимают как всего лишь небольшое дорожное приключение. — Что так?
— А я в молодости керосинил больше, чем другие.
Его открытость вызвала улыбки на лицах заключенных.
— Теперь с этим тебе придется завязать надолго.
— Сладим! — бодро отвечал Керосин и присел на нары.
— Значит, чалился?
— Приходилось…
— И на какой киче парился?
— В Соликамской колонии.
— Бывать там не приходилось, но о порядках наслышан. За что попал?
— За кражу. Шесть лет просидел. Дали три года, но на чалке раскрутился.
— А какой ты масти?