— Вы что в темнило играете? — подал голос сутулый сосед Луки. По его разочарованному лицу было видно, что он больше всех сожалел о пролитом напитке и если бы не традиции тюрьмы, то, позабыв про брезгливость, собрал бы чай и припрятал его до худших времен.
Старик был из самой надоедливой человеческой породы: «оставь мне»! Именно такие, как он, караулят курящего, когда он делает сладкие затяжки; именно они без стеснения заглядывают в кружку с чифирем; именно такие же с собачьей преданностью смотрят на получателя посылки во время ее дележа.
— В чем дело, Лука?
— В чем дело, спрашиваешь?! — с негодованием воскликнул Лука. — А в том, что мы все запомоились, за один раз! — Он зло вырвал у Рваного записку. — Послушать хотите?
— Читай!
— «Братва! Будьте настороже, к вам подсадили петуха с погонялом Керосин. Выделите ему место у параши, там, где положено сидеть пидорам. С приветом к вам кореша из триста седьмой хаты».
— Да его убить за это надо! Он же всех нас запомоил! — злобно зашипел Рваный, прервав молчание.
Каждый входящий в камеру новичок обязан был объявить о своем тюремном статусе. И если законный вор входил с гордыми словами: «Я за вора!», то обиженный перешагивал порог всегда неуверенно и виновато объявлял о своей птичьей принадлежности. Если опущенному удавалось скрыть факт, что он некогда нанюхался параши, то правда все равно выявлялась на этапе или в колонии. Но всякий раз молчуна немедленно приговаривали за оплошность.
А к запомоенным причислялся каждый, кто хоть однажды сел с ним за один стол.
— Тридцать человек запомоил!
Лука пнул кружку с остатками чифиря — прикасаться к ней руками было нельзя и обращаться с ней следовало с такой же осторожностью, как и с вещами туберкулезника.
— А запомоил ли? — усмехнулся Чешуя. — Кто еще в тюрьме, кроме нас, узнает, что он вместе с нами чифирь пил?
— Падла! Мы его за человека приняли, в «семью» взяли…
— Ты предлагаешь его убить? — спросил Лука, грозно глянув на Керосина.
На этот раз взгляд его был совершенно иным: так смотрит охотник на раненого кабана, пытаясь определить на глаз, сколько килограммов мяса в этой мохнатой туше.
— А что нам остается?
Керосин стоял у дверей. Вид его был жалок. В эту минуту трудно было поверить, что еще полчаса назад он уверенно вошел в дверь камеры с видом бывалого уркача и своим добродушием мгновенно расположил к себе всех сидельцев.
Сейчас он походил на обыкновенного опущенного, каких в каждой колонии мужики используют вместо баб.
— Да вы что, братва?! За что же?
Теперь это был получеловек, и его мнение не учитывалось вовсе.
— Что?! — шагнул к Керосину Рваный. — Ты нас братвой назвал?! В петушиную стаю зачислил?!
— Да я…
Сильнейшим ударом в челюсть Рваный сбил Керосина с ног и потом долго пинал его ногами.
— Вот тебе, пидор! — Рваный старался угодить носком ботинка в лицо Керосину. — Мы его за человека посчитали, рядом с собой посадили. А он запомоить нас решил!
Рваный успокоился только тогда, когда Керосин громко захрипел, изрыгнув на пол кровавую пену.
— Никак ли убил? — безучастно поинтересовался Лука.
— Да живой! Такая падаль, как эта, долго живет, — зло процедил Рваный сквозь зубы. И, оглядев насторожившихся мужиков, добавил: — В общем, так… Кто возьмет на себя грех и порешит петуха? Если мы не сделаем этого, тогда каждый из нас будет запомоенным… Я предлагаю кинуть жребий!
Лука оказался провидцем. Едва Рваного посадили к ним в камеру, как он сразу понял, что именно с этим кадром в дальнейшем у него возникнут самые крупные неприятности.
Рваный был опытным обитателем тюрьмы, держался среди осужденных уверенно и делал заявку на лидерство, а вот этого Лука простить ему не мог. Он не любил командовать, но не привык и подчиняться чужой воле и готов был спорить даже в том случае, когда правда была на стороне Рваного.
Последние слова Рваного являлись очевидной заявкой на лидерство. Лука подумал, что если так пойдет и дальше, то домушник задвинет его локотком в самый дальний уголок камеры.
— Нас здесь тридцать человек, Рваный, но никто из нас не сидел за мокруху… — резонно заметил Лука. — Одно дело потрошить хату, и совсем иное дело — порешить человека… Пусть даже такого.
Рваный нахмурился:
— Что ж ты предлагаешь, Лука? Чтобы после СИЗО мы пополнили барак пидоров?
Он даже и не пытался скрыть своего раздражения. Ему надоело бессмысленное противоборство с Лукой, который хотя и считался авторитетом, но частенько вел себя как последняя размазня.
Керосин уже поднялся и занял надлежащее место, у параши. Было видно, что парашу ему довелось обжить еще до этой хаты, а верхом на крышке он чувствовал себя так же уверенно, как казак на резвой кобыле.
Лука мог настоять, чтобы кто-то из новичков взял на себя смертный грех, однако он предпочел устроить дискуссию.
— А где гарантия, что после смерти Керосина кто-то из нас не проболтается? А?! Ведь тогда могут и суд устроить? А там спросят строго!
Рваный не мог не признать, что в словах Луки была своя правда, хотя бы потому, что каждый из них жил по законам тюрьмы, нарушать которые было куда опаснее, чем Уголовный кодекс. А пренебрежение неписаными правилами, выработанными многими поколениями зэков, воспринималось ворами едва ли не как личное оскорбление.
Одна из тюремных заповедей гласила: о всех происшествиях сообщать смотрящему СИЗО.
— И что же ты предлагаешь? — Голос Рваного слегка смягчился.
— Нужно отослать ответную маляву на Камчатку. Там сидят воры неглупые, мне кажется, они нас должны понять. А теперь спросим у всех… Братва, кто за то, чтобы отписать авторитетам?
Самые уважаемые воры тюрьмы сидели в хате, которая называлась Камчаткой. Свое название она получила оттого, что помещалась на верхнем этаже тюрьмы, в дальнем конце коридора. Там хата была светлая и просторная, если в обычные камеры запихивали как минимум по тридцать человек, то на Камчатке их было всего лишь пятеро. Именно они управляли жизнью СИЗО и разгуливали по коридорам, как по собственной даче. Поговаривали, что, когда ворами в здании СИЗО был организован сход, начальник тюрьмы лично распорядился принести в хату к авторитетам ящик водки. Ни для кого не было секретом то, что обитатели Камчатки частенько покидали здание тюрьмы, сопровождаемые доверенными лицами хозяина. При этом офицеры из охраны очень напоминали телохранителей при важной персоне.
— Возможно, Лука прав, — высказался Чешуя. — Чего нам напрасно нарываться на неприятности? Воры все равно узнают обо всем в подробностях. Тогда уж точно не отмоешься. Нужно отписать!
— Кто еще хочет высказаться? — Лука посмотрел на помрачневших мужиков.