— А детей чего не завел?
— Потому что дурак. Женился по любви, а в жены взял в аккурат такую же фифу, как моя мать. Тоже — подружки, салоны, шопинг… Я думал — заведем детей, она осядет маленько, попустит ее с этими закидонами, ан нет. Каких там детей, надо для себя пожить, что ты говоришь! В общем, попал в извечную ловушку: женился на гладкой красивой кукле, абсолютно пустой. Теперь она истерит, требует, чтобы я продолжал ее содержать, но это смехотворно.
— Где вы только берете таких баб!
— Да ведь как думалось — молодая, красивая, стройненькая, неглупая. А что там с изнанки, то вылезло уже в процессе жизни.
— Потому что думать головой надо, а не членом.
— Согласен. Но так уж устроены мужики. Пока мордой в грязь не ткнутся, ничего не поймут. Не все, конечно, — я знаю множество отличных пар, но многие.
— Ладно, я спать. Устала что-то…
— Конечно. Пока я здесь по хозяйству сам управлюсь, а ты отдыхай, Семеныч велел тебе не напрягаться.
Надо же, заботливый какой.
Мне очень хочется позвонить Марконову, но я не буду. Он терпеть не может, когда ему мешают, и всегда звонит сам — когда ему удобно. Но мне очень хочется хотя бы услышать его, не то чтоб увидеть… Где-то он далеко, в теплой Испании, сидит на террасе, курит свои сигареты и пьет чай. И нет ему дела ни до чего, что не вписывается в его картину правильного мира. И он мне не звонил — один раз только, несколько дней назад, и все. Словно и нет меня для него. А может, и нет.
Я снова прислушиваюсь к себе — нет, ничего не болит. Так, небольшой дискомфорт из-за довольно свежей раны, но это должно пройти. А так, безусловно, все как надо — кроме Марконова. И мысль о том, что он сейчас обхаживает какую-то длинноногую загорелую красотку, делает меня несчастной. Ему нужна женщина-кукла, без прошлого, без настоящего, без проблем и без своих мыслей. Так, игрушка, которую можно на время отложить, потом снова снять с полки. Конечно, я не такая, если даже не учитывать мои почти сорок лет и жизненные реалии. Но это я люблю его, а не та пресловутая красотка.
— Ты спишь?
Вот неугомонный!
— Нет, а что?
— Да так, ничего. Просто не спится, вот думаю — загляну к тебе, поболтаем. Можно?
— Ну, наверное, можно…
Для меня это нехарактерно, и такая ситуация настолько необычна, что я не знаю, как на нее реагировать. А потому просто не буду реагировать вообще.
— Что завтра планируешь?
— Съезжу на работу, покажусь хотя бы.
— Семеныч не велел.
— Да я так, на часик, не больше. Я ведь за столько лет ни разу даже больничного не брала, все на ногах переносила. Приеду, бывало, в офис — температура под сорок, а шефу нужно, чтобы я то-то и то-то, я порошков напьюсь, в кабинете закроюсь — и чай с малиной, липовый. И работаю, на звонки отвечаю — деваться некуда. А вот когда совсем свалилась, тогда шеф как-то понял, что я живой человек.
— Серега неплохой. Папаша, правда, совсем его задавил.
— Не выглядит он задавленным.
— Это потому, что ты не знала его прежнего. Он веселый был, заводной, мечтал стать моряком и плавать по морям-океанам, а потом, видимо, передумал. У нас с ним разница в пять лет, и когда он окончил школу, я уже институт заканчивал и с семейством отношений не поддерживал. Так что не знаю, что на него так повлияло и он решил влиться в семейный бизнес, мы общаться начали в последние лет семь, а до того как-то не могли состыковаться: то я уеду, то у него какие-то дела. Не знаю, что там папаша думает на этот счет, но что-то мне подсказывает, что он этому не рад. Ну, в смысле, тому, что мы все-таки общаемся.
— Ну, и бог с ними. Пусть живут как хотят. Ты же не зависишь от них материально?
— Конечно, нет. Мне платят за издание моих книг за границей, за лекции, за работу в экспедициях — так что его бизнес и его деньги меня не интересуют в принципе.
— Но тебе до сих пор обидно.
— Обидно, конечно. Ведь, как ни крути, это мои родители — а они вот так, без моральных судорог, недрогнувшей рукой просто вычеркнули меня из списка живых. И не за какое-то жуткое преступление, а просто потому, что хотел заниматься любимым делом.
— Я понимаю. Но ты не можешь этого изменить — просто живи свою жизнь, и все. А они пусть живут свои жизни — как считают нужным.
— Я так и делаю, но нет-нет, да и царапнет. Когда в больнице лежал — ведь знали они, что на волоске! И то не пришли.
— Даже мать?!
— И речи нет.
— Ты меня извини, но это не мать. Вот как хочешь, но женщина, родившая тебя на свет, — просто матка на ножках, но никак не мать.
— Грубо, но правильно.
— Грубо было бы назвать ее другим словом, тоже — на ножках, но я ж не ругаюсь дома.
Он вздыхает и замолкает. Загорелый, крепкий, с русыми, стриженными ежиком волосами и небольшими темными глазами, с коротким прямым носом и крепкой челюстью — сидит в моей спальне и молчит.
— Как погиб твой муж? Мальчишки говорили мне — убили его, но как? Я у них не спросил.
— И не надо было. Его взорвали в машине, вместе с моей подругой. Мы сидели в ресторане, вчетвером, мальчишки в коляске-двушке дремали — из-за них взяли отдельный кабинет, собственно — мы же никуда не могли пойти, оставить их было не с кем. А тут случился у давнего друга Клима день рождения, а я Ирку позвала, хотела с Виктором ее познакомить. А у нас с ней были куртки совсем одинаковые — красные такие, из жатки, с мехом по капюшону — модные на тот момент ужасно, Клим сам их нам и привез из Польши, только у меня покороче была и цветом поспокойнее, но это надо было две сразу видеть, чтобы понять, что разные. В общем, Климу позвонили, он говорит — отъеду на часик максимум, а вы меня тут подождите и торт без меня не начинайте. Ирка говорит — подбрось меня до Уральских казарм, мне надо ненадолго, а потом подберешь на обратной дороге. А тут близнецы проснулись, из коляски полезли. Клим говорит: заберу коляску в машину, а то им из-за нее и ходить негде, тесно. И так они вышли — Ирка, Клим с коляской в руках, сели в машину и отъехали, может, метров сто — машина взорвалась.
— То есть кто-то взорвал устройство дистанционно?
— Да.
— Думали, что вы все в той машине — он, ты и дети?
— Да. Я как взрыв услышала, сразу отчего-то все поняла. Не знаю, как. Виктор выскочил, схватил ресторанный огнетушитель, но там уже ничем нельзя было помочь. Ну, вот так и осталась я вдовой, а мои дети — сиротами.
— А те, кто это сделал, нашли их?
— Конечно. Но мне от этого не легче.
Еще как нашли, и очень скоро нашли. И то, что смерть их была простой и внятной, не вернуло мне Клима, но вернуло мне покой и возможность жить, не озираясь по сторонам. Но — и только.