— Оль, подожди!
— Потом, Лариса, потом! Некогда мне. Семенычу привет, приходите в гости.
Я бегу по лестнице, подгоняемая ужасом. Черт подери, ведь я и забыла уже, что… Я решила, что если у меня уже мальчишки взрослые, то я не могу снова вляпаться в такое, а ведь должна была об этом подумать, должна! Вот идиотка, а еще аналитик!
— Беременность, девять недель.
Врач вытирает мне салфеткой живот — аппарат узи выдал снимок, и я в ужасе закрываю глаза. Что теперь делать?!
— А до какого срока можно…
— Прервать? До двенадцати недель, еще успеваете.
— Спасибо.
Значит, все можно исправить и жить как раньше. Блин, вот ведь курица, ведь должна бы знать, что от этого дети бывают! А теперь надо как-то с работы отпрашиваться, объяснять что-то, а потом — как все это перенесу, учитывая, что меня уже оперировали совсем недавно… Но выхода нет, у меня мальчишки взрослые совсем, не хватало еще, чтобы они узнали… Блин, как это все некстати!
— Беременность двойней, конечно, непростая вещь, да еще в вашем возрасте…
— Двойней?!
— Да, два плода — вот, смотрите: сердечки бьются уже. Их там двое. На аборт на когда записывать? Надо анализы сдать, а срок уже большой, быстро только в частной лаборатории.
— И сколько ждать анализов?
— В частной за день сделают, так что можно на послезавтра, на утро.
— Ну, так и пишите на послезавтра.
— Халат с собой принесете, тапки, рубашку и постельное белье. Оплатите в день операции. Паспорт возьмете и все анализы. Вот список, вот адрес лаборатории. А сейчас идите к участковому врачу, пусть даст направление.
— Спасибо.
Я выхожу из кабинета и спускаюсь по ступенькам. Черт подери, как это могло случиться? Двое… Как Матвей с Денькой… Тогда только-только все эти аппараты УЗИ появились, и нам тоже сказали, что их двое, но сидели они как-то так хитро, что пол определить врачи не смогли, и мы до последнего ждали с Климом девочек. Но тогда был Клим, и дети были любимыми и долгожданными, а теперь это досадная помеха. В моем возрасте у женщин уже внуки бывают, а не дети маленькие. Да и что я с ними стану делать, если предположить, что оставлю? Да ну, глупости какие!
Сотовый звонит долго и неприятно, но я не беру трубу — это Семеныч зачем-то наяривает, и я подозреваю, зачем. У Лариски язык как помело. Вот не терплю я этих добрых самаритян, которые отчего-то лучше меня знают, как мне жить на свете.
— Я знал, что ты сюда побежишь.
Семеныч возник передо мной, как статуя Командора.
— Идем-ка потолкуем.
— Не о чем.
— Оль, ты что это удумала?
— Семеныч! Вот ей-богу, я тебя уважаю как человека и пароход, я обязана тебе за Матвея по гроб жизни. Но если ты сейчас станешь читать мне мораль или указывать, что следует сделать, я тебя пошлю, не посмотрю ни на что и пошлю! Не доводи меня до этого, мне бы очень не хотелось так поступать.
— Я не буду тебе указывать. Я прошу пять минут твоего времени, а дальше поступай как знаешь. Мое отношение к тебе не изменится, я всегда считал, что решение насчет рожать или не рожать должна принимать женщина.
— Тогда и толковать не о чем.
— Есть о чем. Просто послушай меня. Пять минут, засекай время.
— ОК, время пошло. Говори.
Он вздыхает и смотрит на меня, как на запущенный случай язвы желудка.
— Я просто констатирую факт. Тебе сорок лет, ты молодая, здоровая, образованная, обеспеченная тетка. Почему тебе не оставить этих детей?
— Потому что они мне не нужны.
— А Матвей и Денис нужны?
— Конечно. Это же мои дети. Я родила их от мужчины, которого любила и люблю по сей день, они — его живое продолжение и самое главное, что есть в моей жизни. И жизнь эта уже устаканилась, я живу ее так, как считаю нужным. И в ней нет места еще двоим детям, а у меня нет ни сил, ни желания снова начинать возню с младенцами. Мне придется работу оставить, ты это понимаешь? И у этих детей не будет отца.
— Глупости. Это же Валеркины дети, так неужели ты думаешь, что он…
— Семеныч, мне его благородные порывы на хрен не нужны, ясно? Как и эти дети. Так что забудь о своей высокой миссии спасать заблудшие души, я взрослая тетка, я знаю, что делаю.
— Стало быть то, что Валерка тебя любит, для тебя не аргумент?
— Для меня вообще ничто сейчас не аргумент, девять недель уже, шутка ли?
— Да, сердца уже бьются. Лариса тоже беременная у меня, кстати.
— Лариска?! А мне не сказала…
— Не успела. Ладно, Оль, это твое решение. Просто подумай вот о чем: там, внутри, твои дети. У них уже сердца бьются. Они такие же, как Матвей и Денис.
— Все, Семеныч, время истекло. Ты попробовал, твоя совесть чиста.
Я поднимаюсь и иду по коридору, а он остается. Уж эти мне хорошие люди с их однозначной положительной моралью! Они думают, что знают все лучше меня, но только я сама могу решать, что мне делать со своей жизнью.
— Сорок лет… Что ж вы, женщина, так неосторожно, и такой срок большой, да еще многоплодная…
Хмурая врачиха заполняет карточку, выписывает направления на анализы.
— У меня старшим уже двадцать один год. Думала, уже все.
— Есть женщины, рожающие близнецов. Вот направление. Сдайте анализы и не затягивайте с этим, срок уже большой.
Я выхожу из кабинета и еду на работу. Конечно, я все правильно решила. Зачем мне все это? И что скажет Марконов? Впрочем, а что ему говорить? Он развлекается с веселыми, молодыми, беспроблемными тетками. Конечно, я ему ничего не скажу. Он не поймет. Он ничего не поймет из моей нынешней жизни, ему это не надо, в его мире этому всему нет места.
Скоро приедут домой мои дети, им осталось доучиться совсем немного, и я их пристрою к Мише — попрошу, он возьмет. Или Марконова попрошу, парни у меня умные, способные, обузой не будут. А там женятся, внуки пойдут…
Я наливаю себе томатного сока и думаю о том, что в жизни случаются и похуже неприятности, чем нежелательная беременность. По крайней мере, меня никто не собирается убить.
Сотовый звонит, номер незнакомый.
— Привет, рыбка моя.
— Привет, Пупсик.
— Узнала, приятно. Как жизнь, что с голосом? Что не так?
— А ты чего звонишь-то, что-то случилось?
— Да я просто так звоню, по-дружески. Что произошло?
Пожалуй, Пупсик — последний человек, которому я хотела бы рассказать, что произошло. Но он начисто лишен всех обывательских предрассудков и поймет меня правильно, потому что сидеть и молча себя накручивать я больше не могу.