— Ну, что я тебе скажу… — он умолкает на полуслове.
— Ну, скажи уж хоть что-нибудь.
— Тебе не понравится. Но это мое мнение, ты не обязана к нему прислушиваться, я просто скажу, что думаю, а ты не обижайся, ладно?
— Ладно, говори.
— Я думаю, что ты должна оставить этих детей, дать им шанс.
— Но…
— Нет, ты послушай меня. У тебя получается рожать хороших людей, а значит, нужно дать шанс и этим. Нищей ты не будешь, у тебя ремесло в руках есть. Ты любишь его?
— Кого?
— Мужика этого, который отец?
— Он хороший и очень мне нравится… Но я не могу сказать, что люблю его. Я любила своего мужа, но…
— Но его нет, а есть этот парень. Ну, даже если ты ему не скажешь, даже если не будешь с ним. Я считаю, что этим детям надо дать шанс.
— Ты не…
— Я все понимаю. И сомнения твои понимаю отлично. Сложно быть женщиной, а уж такой, как ты, — и подавно. Но ты справишься. Оставь их.
— Я не…
— Я предупреждал, что тебе не понравится. Ладно, Оль, я тебя грузить не буду. Ты сама должна все решить, и, что бы ты ни решила, — это должно быть твое собственное решение, а не навязанное извне. Пока, рыбка моя, позвоню через пару недель.
Я сижу и думаю о том, что где-то там, у меня внутри, замерли в ужасе два комка клеток. Вот черт подери! Поеду домой, что ли…
— Пей чай-то, Оля.
Матрона Ивановна гладит меня по голове и подвигает ко мне блюдо с пирогом. Пирог с капустой, соленый, и я с удовольствием отрезаю кусок.
— Значит, решила оставить?
— Да, решила. Как представила — сидят они там, прижавшись друг к другу, как птенцы перед грозой, и ждут, когда их… В общем, не буду я этого делать, пусть будут. Вырастила двоих — выращу еще двоих, труднее было, сейчас-то хоть на ногах прочно стою.
— Ну, вот и верно ты решила. Ешь пирог-то, ешь. Все будет хорошо, Оленька, вот посмотришь.
— Да как-то будет, что ж.
— Когда ребятки твои возвращаются?
— Послезавтра. Соскучилась — сил нет. Правда, новости у меня для них очень странные.
— Глупая ты девка! Они рады будут.
— Может, будут, а может, и нет. Да и стыдно, Матрона Ивановна, в моем возрасте…
— С мужиком спать, значит, не стыдно, а дети — стыдно? Глупостей не говори, уж у тебя-то не должно быть подобных мыслей.
Мы сидим на веранде, лето догорает в клумбах с астрами и цинниями. Они родятся в марте, я думаю. Ничего, как-то будет. Найму няню, и не одну, так что все это решаемо.
— Валерке скажешь?
— Нет. Мое дело. Он уехал, не выдержал того, что оказалось моей жизнью. Слишком много всего жестокого, а он человек мирный. Ему нужна женщина его круга, а я что…
— Ну-ну. Поглядишь.
— Да не на что глядеть. Ведь если скажут ему Семеныч с Лариской, ну, приедет он в благородство поиграть. А мне не нужно его благородство. Мне не шестнадцать лет, чтоб по залету замуж выходить, я сама все решаю.
— А то как же. Конечно, сама. Мальчишки вернутся, приходите все вместе в гости.
— Конечно, придем в гости, покажемся. Матвей уже совсем такой, как и был, худой только.
— Ничего, были бы кости, а мясо нарастет.
Как-то так получилось, что в моей жизни плотно обосновалась целая толпа самых разных людей: и Лариска с Семенычем, и Матрона Ивановна, и Пупсик, и Миша Семеновых. И Марконов стал другим — раздражительным и часто мрачным, что-то там не клеится у него с его «смешными». Но он мой друг, и я, конечно, на его стороне, несмотря на то, что он немного струсил — но у друзей бывают недостатки, у меня они тоже есть, он с ними мирится, а я мирюсь с его. Любовь, наверное, прошла, но осталась симпатия, нежность и желание защитить его, бестолкового, ломающего остатки собственной жизни связями со всеми этими девками, которые не понимают, какой он, по сути, классный и добрый — Марконов.
Теперь моя жизнь снова изменится. Снова родятся дети. Это легко звучит, но то, что за этим последует, меня пугает. Как к этому отнесутся близнецы? Что я скажу Марконову? Он не поймет… Вот Лариска с Семенычем будут рады, конечно, и Пупсик. Пожалуй, что опасные связи преследуют меня всю мою жизнь. Черт, устала-то я как сегодня… Это все нервы. Очень трудно было принять решение.
Квартира встретила меня звуком работающего душа. Только у одного человека мог оказаться ключ.
— Привет. Извини, что не позвонил.
Он загорел, волосы выцвели, похудевшее тело обросло рельефными мускулами, вокруг глаз добавилось морщин.
— Привет. Если ты голодный, то жрать нечего.
— Кто бы сомневался. Ничего, что-нибудь придумаем.
Он идет в гостиную, я слышу, как он достал одежду, чем-то шуршит. Быстро же они с ним созвонились! Но мне его благородства не надо.
— Оль.
— Что?
Он смотрит на меня с такой тоской, и я не понимаю ее причины.
— Я хотел поговорить с тобой.
— Говори.
Он знакомым движением ерошит волосы — он вообще какой-то привычный и знакомый. И я, похоже, рада его видеть. Но это ничего не меняет.
— Я уехал тогда… Мне казалось, что ты меня презираешь.
Я уставилась на него во все глаза. Чего угодно я ожидала, только не этого.
— Презираю?!
— Ну, этот человек вот так просто вошел сюда, наставил на меня оружие, и я молча ждал тебя, и он тоже — несколько часов вот так. А ты пришла и все решила. И я подумал, что тебе нужен кто-то… Кто-то такой, как твой бывший муж. А я что… Я всегда считал себя вполне мужиком, а тут оказалось, что…
— Что ты не бандит и не убийца? Это не изъян.
— Не знаю… Но прошло два месяца, я боялся звонить тебе, не хотел лишний раз тебе напоминать о себе, пока не понял в какой-то момент — нет мне без тебя жизни, и работа не в радость. А потому — вот…
Он протягивает мне кольцо с большим бриллиантом.
— Откажешь — пойму. Но я должен был попробовать, иначе никогда себе этого не прощу. Оль, ты выйдешь за меня?
Это было бы мило, если бы не было ложью от начала до конца. Он просто узнал о беременности и решил поступить как честный человек. Но мне не нужны эти игры в благородство, мне никто не нужен, я сама справлюсь.
— И что тебе сказал Семеныч?
— Семеныч?
Он смотрит на меня недоуменным взглядом.
— Ну, он же звонил тебе?
— Он никогда не звонит, Оль. А то ты Валентина не знаешь. Я звонил ему недели две назад, договорились встретиться, когда вернусь. Мы же на шашлыки ко мне на дачу собирались, ты разве забыла? А что такое с Семенычем?