Вот мельница. Она уж развалилась. Быстро это у нас. Когда ехали в прошлый раз, она почти целой казалась… В промежутке целая грустная жизнь прошла.
– Ты небось поливаешь меня? – вдруг произнес Боб.
Я чуть буквально его не понял, в испуге отдернул струю.
– В каком смысле? – пробормотал я.
– Ну, в смысле – в своих сочинениях? “Новый русский”, тупой?
– Да нет, – сконфуженно произнес я.
Еще и не приступал, если честно. Какое, однако, самомнение у него!
Почему-то думает, что перед глазами у меня ничего больше нет, кроме его персоны. Не будем разочаровывать. Ведь кроме него вряд ли мне кто поможет: деньги в больницу надо в месячный срок. Так что личность, безусловно, выдающаяся.
– Я – просто русский! – гордо выпрямился Боб. Спохватившись, убрал
“инструмент”, и я тоже, соответственно моменту. Молча постояв, мы пошли назад. Он потрепал любовно по холке своего “стального коня”, и мы, слегка замерзшие, сели в машину. Больше мы с ним не говорили почти, лишь звучала местная “музыка” – Яжел-бицы, Ми-ронушка, Миро-неги!
– А чего это я к тебе так прилип? – вдруг он удивился.
Я и сам удивлен!
О “самоварной дороге” с трудом вспомнил я – напомнили деревянные двухэтажные дома, но обочины были пусты – видно, холодно уже людям стоять. Грусть и печаль. Но я ими наслаждался. Просто прекрасными были они – по сравнению с ужасом, что оставил я за кормой. Для того я, впрочем, и ехал, чтоб забыть о своем. Ну хотя бы как-то рассредоточить беду в этой печали вдоль дороги… Помогло!
А Москва – всегда как-то бодрит, даже чумазыми заводскими строениями. Лишь в Москве видел такие надписи: “Строение 4”,
“Строение 5”. Какая-то энергия скрыта в этих надписях! А как замирает душа на старинных центральных улицах перед скоплением темных лимузинов с нетерпеливыми мигалками! И понимаешь вроде, что не сидеть тебе в таких, не решать глобальных проблем, – но сердце сладко щемит: а вдруг? Приятно просто представить – поэтому я так люблю ездить в Москву. Боб, – глянул на него, – похоже, не так счастлив и беззаботен: сейчас дергается в пробке, а дальше, похоже, будет еще трудней. Во всяком случае, я заметил несколько насмешливых взглядов из роскошных лимузинов в сторону нашего “железного коня” с его грубыми, чуть извилистыми сварными швами, отливающими фиолетовым. Легкая брезгливость во взглядах читалась примерно так: нужны, наверное, такие страшилища, как этот “троянский конь”, и даже где-то, наверное, приносят пользу – но зачем надо было гнать его сюда, портить благолепие? Если польза от него есть – то шлите ее сюда прямо уже в виде денег, желательно – иностранных. А зачем же
/это/ переть? Боб, тонкая душа, чувствовал это.
– Ничего… сожрете! – неуверенно бормотал он.
И у отеля, где парковались мы, чувствовалась та же самая брезгливость.
Перед комиссией Боб, волнуясь, ко мне в номер зашел:
– Глянь-ка: носки вроде не в тон?
– Не – вроде в тон, – пытался взбодрить его я.
Боб подошел к зеркалу, в глаза себе глянул:
– Ну что? Бздишь, суколюб?
Доложили на комиссии. И – выгнали нас. “Для принятия решения”. Никто даже не захотел выйти на печку нашу взглянуть!
– Из золота им, что ли, – бормотал Боб, – печку надо было сварить?
Шведам отдали наши сучья! У них даже и печки такой нет! Через пару лет сляпают только. А пока наши сучья в наших реках гнить будут, воду отравлять. Зато печка у них будет – тип-топ, не стыдно в любую виллу поставить. Хоть в Швеции, как сказал Боб, и нет вилл: дурным тоном это считается, признаком воровства. Едешь и едешь по Швеции, и сплошь – скромные деревянные домики, оставшиеся им к тому же от предков. И им это в самый раз. Это /наши/ стараются, для /своих/ вилл – чтобы /шведская/ печка у них стояла.
Горе просто! А как волновался-то Боб, готовился! Носки-то, может, оказались и в тон, но вот мы оказались “не в тон”. Вечером разбрелись по номерам. Часов в девять я позвонил ему. Боялся – вдруг он опять устроит побоище в кабаке, как тогда, когда мы с ним из
Африки добирались. “Ура, мы ломим! Гнутся шведы”?
– …Алло, – тихий, словно не его голос ответил.
Теперь еще миллионер у меня на руках!
– Ну как настроение? – бодро произнес я. – Может, того?..
– А, это ты, – произнес он тускло. – А я думал, это бляди опять.
Да, с этим здесь хорошо. И накануне всю ночь звонили без передыху – но тогда мы волновались, готовились, сочиняли доклад. “Плакала Саша, как лес вырубали!” – с этого Боб, по моему совету, сообщение начинал. А мое эссе “Сучья” и не дослушали даже! Так что той ночью не до /этих/ было. А теперь – /уже/ не до них! Только мы с ним пожелали друг другу спокойной ночи – сразу звонок.
– Можно к вам зайти?
– А вы кто?
– А я Люба. – (Смешок.) – Любовь.
Любовь нечаянно нагрянет! И некстати, как всегда. Была уже у меня любовь – теперь надо разбираться с ней в нервной клинике.
– Извини, Люба. Нет настроения, – в трубку сказал.
– Так, может, появится? – Снова какой-то странный смешок.
Марихуаны, что ль, накурилась?
– Нет! – Я злобно кинул трубку.
Тут же – снова звонок. Выходит, не обиделась? Или – то новая уже, еще не обиженная?
– Алло.
– Ты чего там? – Голос женский, но грубый. – Залупаешься? Сейчас огребешь!
Выселять будут? Или так убьют? Трубку повесил. Снова звонок!..
Соглашаться? Представил вдруг, как Нонна лежит, в душном пенале.
Стал розетку искать, чтобы выдернуть. Но где же она? Столом, умники, задвинули. Встав на колени, яростно дергал стол. На третий дерг он вдруг поддался легко и чмокнул прямо углом мне в зубы. Сразу кинул туда язык… Шатается! Во, плата за честь – переднего зуба лишился!
Но выдернул провод, как герой-связист! Укутал зуб в кошелек. И задремал спокойно. Пусть теперь только сунутся! Зуб за зуб!
Раньше бы обязательно вляпался в историю!
В чем сила несчастья – начисто выжигает всю дрянь.
Из Москвы не могли выбраться три часа, на выезде – пробки. Работают сотни машин, воздух аж сизый от бензина! Вздыхали с Бобом. Мы тоже, увы, вносим свою грязную лепту. Но мы хоть пытались что-то изменить!
Вырвались наконец на простор. Чуть вздохнули. Перелески, холмы.
Ныряли с горы на гору, и наш железный коняга сзади ржал.
Ничего! Пока мы его тащим – а там, глядишь, он нас повезет!
– А денег я тебе все равно дам! – произнес Боб упрямо.
…Впервые заметил вдруг, что в больницу как-то уверенно иду. В одной из первых бесед доктор Стас высказал мнение, что нет у меня