— Что же, они начинаются с полуслова? Вдруг?
— Да. Именно так. И мне не хочется, чтобы они закончились тоже на полуслове.
Дождь продолжал хлестать, словно пытался смести беспорядочными струями непокорные машины, покинувшие город. И живых, что замахнулись на систему. Решили пробудить мир от спячки.
— Странно… — вздохнул Пард. — А ведь в команде из людей, призванных расшевелить мир, лишь ты, я, Ас да покойные Банник с Лазукой. Остальные — долгожители.
— Это не меняет дела, Пард. Среди долгожителей тоже попадаются непоседы. Только такие и становятся техниками. И исключительно такие попадают в команду Техника Большого Киева.
— Даже Иланд, которому шесть тысяч лет?
— Даже Иланд.
Дождь стал потихоньку стихать, но за стеклами джипов и не думало светлеть. Надвигался вечер. Слабо пискнул вызов рации, и Пард потянулся к микрофону.
— Вторая, — отозвался он.
Рация наполнила салон джипа голосом Вольво:
— Темнеет, Пард. Сегодня, наверное, никуда уже дергаться не станем. Степь раскисла, Босвельт говорил, тут овраги встречаются, промоины. Еще застрянем. Как думаешь?
Пард сообразил, что Вольво на самом деле советуется с Техником. С Инси. Он взглянул на девушку: та согласно кивнула.
— Думаю, вы правы, шеф. От города мы отъехали, а утром двинем дальше.
Инси протянула руку и взяла микрофон.
— Шеф! Я останусь с Пардом. Можно?
Вольво помедлил.
— У вас хоть оружие есть? А то, не приведи жизнь…
— Есть, — перебил Пард, потянувшись к девушке. Точнее, к микрофону у нее в руке. — Мой пистолет и ружье Гонзы. Да и что тут может случиться?
— Это степь, Пард. Мне, что ли, тебя учить? Ты же тут вырос.
— Не волнуйтесь, шеф. Самое страшное, что может случиться ночью в степи, — это то, что пива найти не удастся. А с остальным вполне можно совладать. Да и рядом ведь мы, я ваш багажник вижу. А мой багажник видят Бюс, Роел, Зеппелин и Гонза.
— Чуть что — зовите, — проворчал Вольво и отключился.
— Позовем, — эхом отозвался Пард, хотя никто его уже не мог слышать. Только Инси. — Позовем, если потребуется.
Инси улыбнулась.
— Скажи, — Пард вдруг набрался храбрости, — а как тебе удалось стать Техником Большого Киева?
Улыбка Инси стала шире.
— На сервере-регистраторе стоит метка: «по совокупности знаний».
— Это как? Не нашлось никого достойнее?
— Именно так.
Пард глубоко вздохнул. Слабо в это верилось. Неужели в Большом Киеве не удалось отыскать техника сильнее двадцатилетней девчонки? Абсурд.
— А как насчет редких компьютерных формул? Помнишь, ты говорила, что тебя им научил Вольво?
— Честно говоря, — ответила Инси коротко, — это я научила Вольво многим формулам. А меня научил отец.
— Когда ты все успела?
— Успела. Семьдесят лет обучения — срок долгий.
Пард замер. Потом медленно повернулся к девушке всем корпусом.
— Сколько лет?
— Семьдесят. Только — я тебя умоляю! — никому не говори, что я такая старуха.
— Не понял. — Пард растерялся. — Люди в семьдесят лет выглядят несколько… иначе. Особенно женщины.
— А кто тебе сказал, что я человек?
Парда пригвоздило к водительскому креслу.
«А кто тебе сказал, что я человек?»
Вот так-то.
— Как? — Пард растерялся окончательно. — Кто же, если не человек?
Инси выглядела вполне невозмутимой.
— Ну, точнее сказать, я не короткоживущий человек. Мы не другая раса, мы… как бы тебе объяснить… особая семья внутри человеческого рода. Все долгоживущие люди — техники.
— Но не все техники — долгоживущие люди, — мрачно добавил Пард. — Я и не знал, что люди тоже могут жить долго.
— Если живут эльфы, гномы, вирги — почему бы не жить и людям?
— А как же тогда людская тяга к переменам? Ты ведь говорила, она присуща только людям, чей век вмещает от силы семьдесят лет.
— Люди непохожи на остальных живых. Даже наша семья — мы такие же, как и обычные люди. Только умрем позже. Мне кажется, время старших рас уходит. Их и так уже меньше, чем людей. Вряд ли это случайно. Мир нащупал свое спасение и пытается восстановить шатающееся равновесие. У короткой жизни есть большой минус: не успеваешь многому научиться. А дикари миру не нужны. Он пытается сделать нас изменчивыми и пытается продлить наш век.
— У нас это называется «сесть одной задницей на две скамьи», — проворчал Пард. — Если люди станут жить также подолгу, они быстро потеряют вкус к переменам. И все вернется к исходной точке. Хотя… скажу честно: теперь я тебе завидую. Я бы тоже хотел жить долго. За двадцать восемь лет я успел смириться с участью своей расы. А теперь выясняется, что и тут не все равны перед ликом Смерти…
Пард умолк.
— Ну, что же ты? — Инси подняла на него жесткий, как замерзший брезент, взгляд. — Самое время сказать: «Как несправедливо устроен мир!»
— Ладно, — глухо выдавил Пард, отворачиваясь. — Не стану я ныть. Все равно ведь ничего не изменишь.
— А вот это еще неизвестно, — небрежно сказала Инси.
Пард снова обернулся к ней.
— То есть?
— Если мы вывезем из Крыма новое знание, мир изменится. А значит, изменятся и те, кто в мире живет. То есть, мы. Невозможно изменить что-то в мире, не изменив сначала что-нибудь в себе. Запомни это, техник. Крепко запомни.
Проснулся Пард от холода — левый бок прижимался к пластмассовой рукоятке двери. Справа было тепло: там спала Инси.
Пард глянул за окно, но увидел только мутные разводы на мокрых стеклах. Было тихо, непривычно тихо. Ни звука не доносилось снаружи. Пард давно отвык от загородной тишины. Впрочем, на трассе Большой Киев — Большая Москва все сто километров тишины не дождешься. Это здесь, на юге Киева, где дорог просто нет, царит безмолвие. Полное и абсолютное безмолвие.
Ни звука. Не рычат двигатели, не шумит движение, не разговаривают живые… Нет звуковой рекламы. Ничего. Совсем ничего. Словно они застряли в ватной туманной пустоте.
Пард приоткрыл окно. Сразу стало еще прохладнее, и обнаружилось, что снаружи тишина все же не гробовая: шуршала на ветру мокрая трава. И где-то высоко-высоко заливался жаворонок.
Инси пошевелилась, просыпаясь, и вдруг замурчала, словно кошка. Пард выполз из-под одеяла и нашарил рядом с педалями любимые ботинки.