– Это необычно?
– Ларгактил обладает седативным свойством и купирует различные виды психомоторного возбуждения, уменьшая агрессивность. Одной из главных особенностей хлорпромазина является угнетение условно-рефлекторной деятельности, то есть двигательно-оборонительных рефлексов, и расслабление скелетной мускулатуры при сохраненном сознании. При назначении в больших дозах возникает сон.
– То есть вы превращаете Макса в овощ? – уточнил Аарне.
– Я не его лечащий врач, не забывайте! – предупреждающе повысила голос Неля, не желая быть обвиненной в чужих грехах. – Но кое в чем вы правы. Антипсихотический эффект ларгактила развивается в течение недели, когда достигается стабильная концентрация препарата в плазме, а Максу вкалывают его уже несколько месяцев!
– А какие, как это… показания к применению этого вашего ларгактила? – поинтересовался Аарне.
– Психомоторное возбуждение, острые бредовые состояния, алкогольный психоз и так далее.
Он снова взъерошил шевелюру пятерней, изумленно покачивая головой.
– Насколько опасен препарат? – спросил он.
– Если применять по правилам, то не более опасен, чем другие антипсихотические средства. Они все, в той или иной мере, не безобидны. У хлорпромазина имеются серьезные побочные действия.
– Например?
– Сонливость, головокружение, резкое снижение артериального давления. При длительном применении в высоких дозах случаются судороги, тремор, тошнота, рвота и нейролептическая депрессия. Иногда нарушается сердечный ритм.
– Да как вообще можно прописывать такую отраву?!
– Как я уже упоминала, в малых дозах…
– Кто этот мясник, который ставит на нем опыты?! – перебил финн.
– Успокойтесь, Аарне, – примирительно подняла руки Неля. – Никто не желает Максу зла, но для начала необходимо выяснить, как ваш друг вляпался в такую историю!
– Хотите кофе? – вдруг спросил хозяин квартиры. – Или, может, чего-нибудь покрепче?
– Кофе достаточно, спасибо.
Аарне вышел на кухню.
– А могу задать личный вопрос? – спросила Неля, когда он вернулся с двумя чашками кофе.
– Конечно.
– Откуда вы так хорошо знаете русский?
– Мой отец работал в топливно-энергетическом секторе, и его компания сотрудничала с российской. Я пять лет жил в Петербурге и ходил в русскую школу. Познакомившись с Максом, снова оказался тут и живу уже десять лет, не считая тех пяти, в детстве. Я хочу его навестить, – без всякого перехода добавил Аарне.
– Боюсь, сейчас это невозможно.
– Почему? Лечебница – это ведь не тюрьма?
– Конечно, нет! Но сейчас самое важное, в интересах Макса, чтобы никто не знал о нашей беседе, ясно? Кроме того, вы ведь собираетесь на гастроли?
– Да, – кисло признал Аарне. – Но теперь, когда я знаю, что случилось с Максом, мне даже как-то неловко… Это ведь все благодаря ему, понимаете? Наша группа распалась, проект рухнул, но он сделал нас, и только по этой причине у каждого сейчас успешная карьера. И лишь он остался совершенно один!
– Чем вы можете помочь Максу – он вас даже не узнает!
– Я вернусь через пару недель. Могу я связаться с вами, когда приеду?
– Обязательно. Может, тогда мне уже будет что рассказать.
В лифте в кармане завибрировал телефон. Звонила мама. По мере того как Неля вслушивалась в ее взволнованный голос, ее глаза наполнялись слезами.
* * *
Телефон Лычко молчал вторые сутки, и Любавин решил, что придется ехать. Бывшая работница «Горки» проживала в центре, недалеко от Исаакиевского собора. Дома здесь старые, но многие удостоились капитального ремонта и выглядели вполне презентабельно. Профессор спросил себя, как простой врач психиатрической лечебницы мог позволить себе такую роскошь?
Правда, дом Лычко особым богатством не отличался – видимо, еще недостаточно толстосумов скупили здесь квартиры. Нужная Любавину квартира находилась на первом этаже. При нажатии на кнопку звонкая трель отчетливо прозвучала по ту сторону, однако, как ни прислушивался, профессор не услышал приближающихся шагов. Неужели никого нет дома? Эта Лычко нужна ему как воздух, а ее нет?!
Дело «Синей Горки» стало для него первостепенным. Никто никогда не смел усомниться в любавинских заключениях, а если такое и случалось, то иллюзии быстро рассеивались. И только «Горка» выросла на его профессиональном пути непреодолимым препятствием. Дважды – дважды слово Любавина подвергли сомнению и, что самое страшное, опровергли!
Потоптавшись на коврике, Любавин уже собрался уходить, как вдруг какой-то звук привлек его внимание. И звук этот исходил изнутри квартиры. Значит, там все же кто-то есть, но не желает открывать? Глубоко вздохнув, профессор изо всех сил шарахнул в дверь кулаком.
– Вы нас заливаете! – заорал он в замочную скважину. – Если сейчас же не откроете, я буду вынужден вызвать полицию и сотрудников жилконторы, мы только что сделали ремонт!
Перестав колотить, профессор снова прислушался, и на этот раз был вознагражден, услышав приближающиеся шаркающие шаги.
– Кто это? – полушепотом прошелестели через дверь.
– Сосед! – рявкнул профессор. – Вы устроили потоп!
– У меня все выключено, – проговорила женщина в квартире. В голосе слышался страх, и Любавин спросил себя, он ли так ее напугал, или та причина, по которой она отказывалась подходить к двери ранее.
– Может, труба лопнула, – прокричал он. – Вода льется с потолка, горячая – вы мне всю побелку загубили!
Раздался вздох, после которого он наконец услышал многократный поворот ключа и звук отодвигаемой задвижки: мадам забаррикадировалась не на шутку. Маленькая сухонькая женщина лет пятидесяти пяти, возникшая в узком проеме, с всклокоченными седеющими волосами неопределенного цвета, была облачена в растянутый спортивный костюм. На носу незнакомки как-то неуместно сидели громоздкие очки, под которыми ее глаза, и без того большие, казались прямо-таки огромными, как у стрекозы.
– Мария… Евграфовна? – уточнила Любавин.
– Нет! – взвизгнула она и неожиданно резво нырнула обратно. Однако профессор успел просунуть в дверь ногу, мешая тем самым хозяйке квартиры ее захлопнуть.
– Что вам надо?! – прорыдала она, отступая в темноту. – Я ничего не знаю!
* * *
Выходя из дому, Неля машинально отметила про себя число – первое декабря. Начало зимы. Для Вали зима так и не наступила. В шкафу у Нели не было ни одного черного костюма и подходящего пальто – она не питала слабости к черному цвету. С трудом ей удалось отыскать темно-серое платье, когда-то купленное по случаю и ни разу не надеванное, и коричневую кожаную куртку, поверх которой она замотала темную шаль. По дороге купила десять белых гвоздик. Неля гвоздики не любила, как и черный цвет. Когда умер отец, она положила на крышку гроба желтые розы. Папа тоже терпеть не мог гвоздики, называя их «кладбищенскими» цветами, поэтому даже на кладбище она решила их не приносить. Однако для Вали Неля купила гвоздики…