Он использовал какое-то местное выражение. Переводчик на несколько мгновений задумался и выдал мне в ухо:
— …не будем пороть горячку.
— Просто ненадолго оставим все как есть — допустим, что госпожа Ванна в состоянии аффекта убила свою коллегу.
— Она действительно убила ее, — проговорил я тихо, чтобы не услышал никто, кроме комиссара.
— Вот и правильно, — ласково и терпеливо, как сумасшедшему, улыбнулся мне Ситтон.
— Да нет, вы не поняли, она действительно убила ее. У меня есть… были… доказательства. В общем, я кое-что видел. Улики, которые, как я думал, указывают на Матвея Петровича, на самом деле подтверждают вину…
Я не смог выговорить имени. Комиссар радостно сложил руки:
— Вот и славно. Камень с души. Сейчас съездим в комиссариат, запишем ваши показания. Так даже лучше.
Я не стал слушать его бормотание и сам подошел к Коновалову.
— Почему вы не сказали ему, что Марь наркоманка?
Гном смерил меня тяжелым взглядом:
— А вам не хватает, что она убийца? Будь моя воля, она сидела бы сейчас в шезлонге на каком-нибудь диком аммерском пляже. Но госпожа Ванна отказалась оставить корпорацию. Я не хочу без надобности пятнать ее имя.
— Это пятно может дать ей пару лишних лет на свободе и поможет избежать тюрьмы. — При этих словах в глазах начальника безопасности мелькнул недоверчивый интерес.
— У меня есть номер врача-нарколога, который знаком с моими друзьями. Он подтвердит факт зависимости. Мы быстро соберем комиссию и признаем Марь недееспособной и нуждающейся в лечении. Вместо тюрьмы она получит несколько месяцев, максимум год — в клинике. А потом пройдет второе освидетельствование, результатом которого будет признание ее полностью здоровой. За этот год ситуация с «Нако» так или иначе разрешится, на нее незачем станет давить. Нашей задачей будет удержать Марь от того, чтобы снова ринуться с головой в эту кашу, а также убедить судей в том, что ее прошлые преступления были совершены под действием наркотиков. Не мне вас учить, Матвей Петрович, как убеждать людей.
Он смотрел на меня удивленно.
— Я недооценил вас, Шатов, — проговорил он. — С виду такой пушистый ранимый маменькин сынок… Понятно, почему она предпочла вас. Поговорите с ней, убедите. Меня она уже не слушает.
— Я без кара, — бросил я ему, двинувшись к выходу, — одолжите мне какой-нибудь транспорт, чтобы добраться до комиссариата?
— Зачем? Ее еще не забрали. Марь здесь, в своем кабинете. Просила не беспокоить, пока все не будет улажено. Мы решили, в знакомой обстановке ей будет легче справиться со всем этим…
Я оттолкнул его и бросился к двери ее кабинета. Очередная ряженная под безобидного домашнего помощника «сотка» преградила мне путь. Но за дверью послышался глухой удар, еще один, звон разбитого стекла. И андроид, убрав от меня руки, попытался открыть дверь. Она оказалась заперта изнутри, но «сотки» сработали быстро — и дверь буквально за пару секунд была вырезана вместе с частью стены.
Я рванул внутрь с силой, которой не ожидал от себя самого, отпихнув Коновалова. И успел увидеть лишь ее силуэт в проеме окна. Машка раскинула руки и бабочкой нырнула вниз. Раздался глухой удар. Взвыли нестройным хором сигнализации автомобилей внизу. Мимо меня метнулся к разбитому окну Матвей. Все никак не мог поверить, что ей удалось разбить стекло, которое выдерживает прямое попадание ракеты «земля – земля».
Мне показалось, вся неведомо откуда взявшаяся сила ушла из меня в один момент. Я сполз на пол, не сводя глаз с искореженной оконной рамы. В ней еще торчали острые углы стекла. В груде осколков на полу лежал сломанный нож для бумаг и фото в металлической рамке. Видимо, ими Машка и раскурочила оконную раму.
Ни одна другая женщина не сумела бы выломать такую. Да что там — не всякий мужчина. Но она была Машка Иванова, Марья-поляница. Отогнула ножом для бумаг край рамы, чтобы добраться до торца стекла. А когда оно пошло трещинами от пары ударов обычной металлической рамкой по краю, высадила окно ногой. Я бы сделал так. Кажется, она тоже.
Я заставил себя встать, не обращая внимания на тормошившего меня Матвея. Передо мной появилась испуганная и раскрасневшаяся от гнева, вины и бега Анна, пробормотала «Прости», но я отодвинул ее в сторону и пошел к столу, на котором лежал белоснежный конверт с размашистой надписью «Ферро».
Я знал, что в этом письме, потому не стал распечатывать его, а просто положил в карман. Наверное, все еще надеялся на то, что ошибся. Но вездесущий Коновалов заметил мою находку и тотчас прицепился, требуя показать.
Со смертью Машки словно всем в одно мгновение стало не до нее. Она еще лежала там, внизу, а те, кто окружал ее, уже заботились только о себе и, насколько это касалось собственной шкуры, о корпорации.
Я снова оттолкнул Матвея и побежал вниз. Андроиды уже сложили то, что осталось от их создательницы, в черный мешок и как раз грузили в машину.
— Вы с нами, Носферату Александрович, — проговорил один из полицейских, которых я так и не удосужился запомнить по именам. — Если судить по базам корпорации, госпожа Ванна назначила вас «лицом посмертного доверия». Если вы сомневаетесь в том, что ответственность за ее смерть лежит только на ней, — садитесь в машину. Тогда мы оформим все нужные бумаги уже через пару часов, и вы начнете ваше расследование. Комиссар перешлет результаты осмотра места преступления вам на коммуникатор…
Он говорил еще что-то ровным и вежливым тоном, но я не слушал. Машка оставила мне «допуск к телу», но я не собирался им воспользоваться. Кто-то мог засомневаться, но не я. Маша Иванова всегда все решала сама, не позволяя никому руководить собственной жизнью. Поэтому и не удались все покушения, а вовсе не благодаря самоотверженности охраны или моей сообразительности. Сама судьба признала за ней право решать. Машка решила. Моим дружеским долгом было просто принять это решение.
Я заверил полицейского, что не собираюсь воспользоваться «допуском». Он поинтересовался, как распорядиться телом, и я не сразу нашелся, что ответить. Попросил приготовить тело к транспортировке на Землю. Машины покинули двор. Я распечатал конверт. Через плечо мне тотчас сунулся Коновалов и выхватил письмо.
«Землю — крестьянам, фабрики — рабочим, землянам — хрен с маслом, а тебе, упырю, — мою авторскую фигу». И размашистая подпись.
Коновалов передал мне листок и выругался. Мой переводчик отлично справился со своей работой, и я вполне почувствовал, как Матвей надеялся хоть на какое-то объяснение.
— Они ее затравили, — буркнул он зло. — Я их утоплю всех, до единого.
— Она сама. — Я взял его за плечо. — Сама решила закончить все разом. И дело не в пиджаках. Вы же знаете, кем была для нее Грета. Она просто не сумела жить с мыслью, что убила самого близкого человека.
— Так вы знаете? Комиссар сказал или сам дошел? — спросил Матвей, растеряв всю свою гномью воинственность. В его глазах было только удивление и недоверие — не мне, тому, что ее больше нет и ничто уже не будет по-прежнему.