– Ну ладно эти все, а ты-то чего тут делаешь, в доме моём? Ты кто, Лунио разве? – и сверкнула глазами. Григорий Наумыч вроде как немного растерянно приподнялся с рюмкой в руке, но хозяйка метнула взгляд в его сторону – маленькую острую молнию чёрного цвета – и осадила: – А ты молчи пока, Григорий, с тобой отдельно ещё поговорим. Разборка моя длинной будет, не гони лошадей.
Тут вежливо приподнялся старичок из агентства, кашлянул, прикрыв ручкой рот, и решился вставить слово:
– Вы меня, конечно, извините, женщина, но в нашем похоронном договоре не упоминалось, что будут третьи лица. Вся родня – здесь и наперечёт. Всё, как говорится, по правилам жизни и смерти, – и произвёл вежливый реверанс в сторону Франи. – И документы присутствуют, тоже со мной. Предъявить? – И сел обратно.
– А ты заткнись, пеликан старый! – одёрнула его хозяйка. – Ты тут вообще по недоразумению. Попал – сиди и молчи, не навлекай! Клюв ещё однажды распахнёшь свой, по три литра морской воды буду лить туда за каждое придурочное слово. А вместо рыбин – по лбу, по лбу! Усёк, христопродавец?
Старичок умолк и угас, съёжившись почти что до хозяйкиного размера. Та победно обвела глазами общество и прошлась вдоль стола, стуча твёрдыми каблучками по паркету. Проходя мимо покупательниц, звякнула Дюкиной ювелиркой на руках, в ушах и на груди:
– Видали, сучки? То-то!
Общество хранило молчание. Было неловко, некрасиво и немного страшно. Следующей на пути ведьмы в чёрном оказалась технолог. Не выдержав общего напряжения, она вскочила с места и выкрикнула первой:
– Да не была я здесь вообще никогда! Только на поминки вот забежала мимоходом. Сами у мужа своего спросите, – и бросила умоляющий взгляд на Лунио. – Ну скажите ей, Григорий Наумыч, скажите, как всё было у нас! – и разрыдалась.
– Сядь, истеричка, – брезгливо поморщившись, процедила сквозь зубы хозяйка. – Тебя мне только не хватало, говно ваше с мужем моим разгребать, – и неожиданно рассмеялась, взявшись руками за животик. – Нет, уморили, ей-богу: думают, если я по делу ненадолго отлучилась, то можно в игры со мной играть, придурки. – И резко смех свой оборвала.
Присутствующие, включая хозяина дома, тоже было заулыбавшиеся под хозяйкиным гипнозом, так же резко убрали улыбку с лиц и конфузливо потупились.
– Так, всё, – произнесла хозяйка, – подведём черту. Сейчас все встали и вышли отсюда вон! – И глянула на мужа. – И ты с ними, ненаглядный мой. Давай, давай, шевелись! – Все послушно встали и гуськом потянулись из гостиной. – А ты останься. С тобой будем разбираться отдельно, здесь и сейчас! – малюсеньким пальчиком она указала на Франю. Та вышла из гостевой вереницы и осталась стоять на месте, испытывая накатывающий на внутренности ужас. Роддомовская врачиха, замыкавшая цепочку, в это время уже неслышно прикрывала за собой дверь. Хозяйка уселась на место хозяина и приманила Франю к себе. – А теперь иди сюда, Франечка.
Ноги её затекли и сделались ватными, она попробовала оторвать ступню от паркета, но у неё ничего не получилось. Хватило только сил преодолеть ужас и выдавить из себя, едва слышно:
– А откуда вы меня знаете, хозяйка?
Маленькая ведьма ухмыльнулась:
– Ты ещё не в курсе, паскуда, чего я про тебя знаю, кроме того, что ты натворить успела в моём доме. Сейчас я тебе объясню, зараза, сейчас я тебе всё объясню.
Она спрыгнула с нагретого Григорием Наумычем места, на котором было устроилась, и медленно двинулась, стуча каблуками, будто копытами, в направлении окаменевшей от страха Франи.
– Я ж только убраться, убраться... – шептала та, – и помочь, если надо, если чего... поделать... и гробик сам, гробик чтобы получился аккуратненький, без разных излишеств, как Григорий Наумыч просил... как Дюка про это любила... я только приготовить хотела, к столу чтобы, помочь... и чтобы цветков не было пластмассовых и рюш... И чтоб не пьяные были они, чтобы трезвые все, кто рыл и копал...
Но только чёрный страх всё равно был к ней всё ближе и ближе, и всё громче отдавались жутким эхом удары твёрдых каблучков на невидных глазу хозяйкиных ногах, и уже не хозяйкой страх тот сделался, а пеликаном, огромным чёрным пеликаном с отвисшим морщинистым зобом, внутри которого, пытаясь спастись, билась в последней агонии, тоже огромная, тоже чёрная и такая же страшная, как сам пеликан, морщинистая рыбина...
Утром, придя в себя, перекрестившись и умывшись холодной водой, уже после ванной и горячего завтрака Франя сказала:
– Я у вас тут, Григорий Наумыч, как в санатории пристроилась, ванна белая безразмерная, вода горячая без колонки, питание трёхразовое, да к тому же отдельная комната, как в «Метрополе».
Про «Метрополь» она не раз слышала, про загадочный дворец, который в столице стоял и сейчас стоит.
– Вот и поживи себе в санатории, – то ли пошутил, то ли нешуточно улыбнулся Гирш. – Мне сейчас на службу всё равно, а у тебя остаётся ещё от недели твоей. А там видно будет, договорились?
И, не дожидаясь её ответа, ушёл на работу. Так и осталась она в тот день, растерянная по-глупому, обнадёженная словами Лунио.
А вечером того ждал ужин, не хуже прошлых, и чай на травах. А как улеглись, ближе к ночи постучал к ней и вошёл. Она не спала, ждала. Не знала почему, но чувствовала, что сейчас. В эту минуту и день. В эту самую ночь. В первую их. Он подошел к кровати её, не зажигая свет, и остановился. Не знала Франя, о чём думал он тогда и как собирался разговор начать, только сказала сама, первая:
– Ничего не говорите, пожалуйста, Григорий Наумыч.
И подвинулась от края. Он молча халат скинул и прилёг. Тогда она просто прижалась к нему и заплакала. Всё ещё не веря, что такое приключилось в её жизни. Гирш погладил её по голове и обнял. И тогда уже тряхануло обоих, одновременно. И они стали любить друг друга, говоря слова, которых уже не надо было стесняться ни ей, ни ему. И так было у них почти до самого утра.
А утром уже как ни в чём не бывало Гирш сказал ей, уходя на фабрику:
– Ты подумай, Франечка, пожалуйста, как нам лучше на девятый день всё организовать. У тебя это так замечательно получается, пускай на этот раз всё так же достойно будет. Договорились, милая?
И ушёл, оставив на столе другую связку ключей. А она села писать список к меню девятого дня. И каких надо людей.
...Дед всё говорил и говорил, не спешил, а мы слушали и не торопили его. Нам было волнительно и жутко интересно...
«...Когда с поезда слезли, уже в Ленинграде самом, после многодневной поездки, ночь была. Устали, конечно, от бесконечного пути этого. Сначала машиной, долго, потом в Иркутск, и тоже не по прямой. Оттуда уже скорым, на Ленинград, в мягком купе на двоих. Сам-то он самолётом мог добраться, но получилось бы только одному тогда, без меня. Но меня он никак оставить не мог на произвол судьбы, слишком важным было то, чего он ждал. В купе переоделся, как подъезжать стали, костюм у него был в чемодане штатский и сорочка гражданская. Наверное, не хотел внимание лишнее к делу привлекать в облике своём полковничьем.