Тогда я тяжело побрела к выходу.

На улице, щурясь от неожиданно яркого солнца, я взялась за руль «Глэдис» и повернула к дому. Без тиамина ничего не получится.

Я прошла лишь несколько ярдов, когда у моего локтя послышался голос:

– Тс-с-с! Флавия!

Я чуть из кожи не выпрыгнула.

Я резко повернулась и оказалась лицом к лицу с высохшей маленькой женщиной, чья кожа была испещрена белыми и коричневыми пятнами, словно шкура индейского пони из вестерна. Она неожиданно появилась из узкого прохода, идущего вдоль аптеки.

Аннабелла Крюикшенк! Это может быть только она.

– Вот, – сказала она, щурясь в лучах солнца, хватая мою ладонь пятнистыми пальцами и сжимая ее вокруг коричневой бутылочки. – Возьми.

– О, но я не могу, – возразила я. – То есть спасибо, но настаиваю на том, чтобы заплатить.

– Нет, я делаю это не ради тебя, – сказала она, пронзительно вглядываясь в мои глаза, словно пытаясь проникнуть в душу. – Я делаю это ради твоей матери. Скажем, это в уплату старого долга.

И потом она исчезла так же неожиданно, как и появилась.

14

Я стояла на Хай-стрит, понимая, что нахожусь в полнейшем одиночестве. Жители деревни в большинстве своем ушли в Букшоу оплакивать Харриет и превратили Бишоп-Лейси в призрачный город.

Я спрятала бутылочку в багажник «Глэдис», тронулась с места и поехала на восток. Хирургический кабинет доктора Дарби находится прямо за Коровьим переулком.

Его потрепанного «морриса» с бульдожьей мордой нигде не было видно.

Я подняла дверной молоточек – змею, обвившуюся вокруг жезла, но не смогла заставить себя постучать. Жена доктора Дарби была инвалидом, и говорили, что она никогда не покидает свою спальню на втором этаже.

Я стояла там с медной змеей в руке, когда из открытого окна над моей головой послышался голос.

– Кто там? Это ты, Флавия?

– Да, миссис Дарби. Как вы узнали, что это я?

– Доктор установил для меня зеркало. Шкивы и всякое такое. Очень разумно. Он соображает по этой части.

Я подняла голову и заметила блеск стеклянной поверхности, покачивавшейся из стороны в сторону перед тем как замереть.

– Доктор Дарби дома?

– Нет, боюсь, нет, милочка. Ты опять порезалась?

Она имела в виду происшествие с разбитым стеклом, которое мне еще предстоит загладить в некоторых кругах.

– Я в порядке, миссис Дарби. Просто хотела задать доктору вопрос.

– Я могу тебе чем-то помочь, милочка? Я всегда рада предложить свои услуги, если кому-то надо поделиться личными проблемами.

Как нелепо, подумала я. У меня нет личных проблем – по крайней мере, таких, которые я хотела бы обсудить с женщиной на втором этаже, следившей за мной с помощью механического зеркала.

– Нет, ничего такого, спасибо. Повидаюсь с ним в другой раз.

– Он в больнице в Хинли, – поставила она меня в известность. – Весьма печальный случай. Он позвонил не более получаса назад, чтобы сказать, что опоздает на обед, но в любом случае будет здесь.

– Благодарю, миссис Дарби. Вы так любезны. Надеюсь, скоро вы почувствуете себя лучше. В следующий раз принесу вам цветы. Сейчас в Букшоу расцвела сирень.

– Милочка, – крикнула она вниз. – Милочка!

Когда я уезжала, я сообразила, что миссис Дарби ни слова не сказала о Харриет. Ни единого слова. Как странно! Может, она не в курсе. Может, мне надо было ей сказать?

На Хай-стрит не было ни единой души, когда я ехала по ней, склонив голову и погрузившись в размышления.

Так много вопросов – и так мало ответов.

Я не забыла мужчину под колесами поезда – как я могла? Но у меня просто не было времени о нем подумать. Мой разум превратился в водоворот, яростно крутившийся вокруг тихой сердцевины – Харриет.

Я уже почти подъехала к Святому Танкреду, когда меня оглушил внезапный шум: жуткое карканье клаксона и ужасный скрип тормозов.

Я подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как надвигающийся на меня «моррис» съезжает с дороги, пролетает на волосок от моего локтя и со зловещим грохотом тормозит в стену церковного кладбища.

Из его радиатора повалил дым.

Я застыла на месте, одновременно не в состоянии пошевелиться и дрожа.

Доктор Дарби, который в этот момент больше чем когда-либо напоминал Джона Булла, выскочил из машины с удивительной ловкостью для человека его возраста и комплекции и подбежал ко мне.

– Черт подери! – сказал он. – Ты в порядке?

Я с довольно глупым видом осмотрелась, как будто пыталась найти ответ на колокольне или на верхушках деревьев, и затем медленно кивнула.

Он залез в карман жилета и, выудив оттуда мятный леденец, бросил его себе в рот.

Он не кричал на меня. Даже не повысил голос.

– Гм. Совсем рядом, – заметил он, предлагая мне покрытую ворсинками конфету, которую я приняла дрожащими пальцами. Я с трудом нашла свой рот.

Когда я вырасту, – подумала я, – хочу быть похожей на него.

– Давай посидим на воротах, – предложил он. – Нам обоим надо перевести дух.

Через секунду я уже беззаботно болтала ногами в воздухе, а через минуту-другую ко мне присоединился и доктор Дарби.

– Как ты? – поинтересовался он.

Я несколько раз моргнула. Солнце слепило глаза.

– Я в порядке, – ответила я и добавила: – Спасибо.

– Что у тебя новенького происходило за последнее время? Интересные эксперименты?

Я чуть не обняла его. Он не собирался копаться у меня в душе.

Возможность, посланная богами. Я не смогла устоять.

– Я подумывала провести кое-какую работу с аденозинтрифосфатом, – выпалила я, – но не знаю, где его раздобыть.

Воцарилась молчание.

– Боже мой, – наконец произнес доктор Дарби. – АТФ?

Я кивнула.

– Надеюсь, ты не планируешь вколоть его в какое-нибудь несчастное, ничего не подозревающее создание?

Это был философский вопрос того рода, который мог бы поставить в тупик Платона – и даже Даффи.

Была ли Харриет несчастной? Ничего не подозревающей?

В том смысле, который вкладывал в эти слова доктор Дарби, нет, я уверена.

Была ли она созданием?

Что ж, это зависит от того, к какому определению прибегнуть. Не так давно я искала это слово в «Оксфордском словаре английского языка», пытаясь выяснить, грешно ли это – убить муху во имя Науки.