– Говорят, ты первая оказалась рядом с жертвой.

– Я была не первой, – возразила я. – Там были люди до меня.

Инспектор Хьюитт извлек записную книжку из кармана и сделал запись своей ручкой «Биро».

– Начни с того момента, когда поезд неожиданно затормозил.

Однако нет нужды пересказывать ему слова, произнесенные незнакомцем: нет нужды говорить ему, что Егерь – кто бы он ни был – в серьезной опасности.

– Поезд затормозил, – начала я. – Кто-то закричал. Я подумала, что могу помочь. Подбежала к краю платформы, но было уже поздно. Мужчина был мертв.

– Как ты это поняла? – поинтересовался инспектор, уставив на меня внимательный взгляд.

– Ни с чем не спутаешь эту полную неподвижность, – ответила я. – Ее нельзя подделать. Шевелились только волоски на его предплечье.

– Ясно, – сказал инспектор Хьюитт и сделал еще одну заметку.

– Они были золотистые, – добавила я.

– Благодарю тебя, Флавия, – сказал он. – Ты очень полезна.

Обычно подобный комплимент из уст инспектора Хьюитта заставлял мою голову кружиться от радости, но не в этот раз.

Был ли он «ироничен», как это называет Даффи? Она однажды сказала мне, что это слово означает завуалированный сарказм: клинок, прикрытый шелком.

«Улыбающийся человек с ножом!» – прошипела она жутким голосом.

Я печально улыбнулась инспектору Хьюитту, что показалось мне соответствующим ситуации, а затем повернулась и пошла назад по тропинке. Я подняла «Глэдис», и мы двинулись домой через поля.

Когда я была уже достаточно далеко, под предлогом того, что мне надо поправить косички, я бросила быстрый взгляд назад.

Инспектор Хьюитт стоял на том же самом месте, где я его покинула.

Ундина встретила меня у кухонной двери.

– Тебя везде искали, – объявила она. – Они в ярости, могу тебе сказать. Ибу хочет видеть тебя немедленно.

В привычных обстоятельствах я бы ответила на такой приказ словами, от которых волосы матери Ундины встали бы дыбом навечно, но я сдержалась.

В доме достаточно давящая атмосфера и без моей помощи.

Так что, как идеальная маленькая леди, я повернулась и грациозно двинулась по ступенькам.

Сама не могу в это поверить.

Доггер расквартировал корнуольских де Люсов в спальне над северным фасадом, в пахнущей плесенью комнате с кремово-зелеными обоями, из-за которых она выглядела как пещера, в которой дозревает сыр рокфор.

Я постучала и вошла до того, как Лена мне разрешила.

– Где ты была? – требовательно спросила она.

– Снаружи, – ответила я, не собираясь облегчать ей дело.

– Тебя все искали, – продолжила она. – Твой отец потерял сознание у гроба твоей матери. Это было ужасно. Ужасно!

– Что? – Я не могла поверить своим ушам. – Его вахта только вечером.

– Бедняга практически не отлучался от нее с тех пор, как сегодня утром ее принесли домой. Тетушка Фелисити была рядом с ним. Ее бдение заканчивается в шесть сорок восемь, и они хотят, чтобы ты сменила ее – вместо отца.

– Благодарю, кузина Лена, – сказала я. – Так и сделаю.

Я вышла из комнаты и тихо прикрыла дверь, оставляя ее на волю рокфора.

Оставшись одна в вестибюле, я прислонилась к стене и сделала глубокий вдох.

Я не беспокоилась об отце: Доггер наверняка уложил его в кровать, и даже не сомневалась, что в его ведомстве все под контролем.

Лена ни слова не сказала о вызове доктора, так что я была вполне уверена, что дело просто в истощении, обычной усталости.

Отец почти не отдыхал с тех пор, как пришла новость о смерти Харриет, и теперь, когда ее привезли домой в Букшоу, он спал еще меньше.

Что меня беспокоило, так это то, что до моего дежурства остается лишь пара часов и у меня мало времени на подготовку. Добрая судьба увеличила время, которое я смогу провести с Харриет, в три раза: вместо четырех часов сорока восьми минут у меня теперь есть больше четырнадцати часов, хотя в три приема, – отцовская вахта, Фели и моя (с перерывом на бдение Даффи, конечно), – чтобы вернуть Харриет к жизни.

Будет только один шанс – один-единственный, – чтобы убедить семью в том, что я чего-то стою. Если я потерплю неудачу, то навеки останусь отверженной.

Нельзя терять ни секунды.

Отныне все зависит от Флавии де Люс.

16

Оставшись в одиночестве в своей лаборатории за крепко запертой дверью, я приступила к последним приготовлениям.

Эсмеральда без всякого любопытства взглянула на меня со своего насеста.

Первый шаг – разложить необходимые инструменты: отвертку, ножницы для резки металла, оцинкованное ведерко для угля и фонарик.

Первый инструмент предназначался для того, чтобы открыть гроб Харриет; второй – разрезать металлическую обшивку; третий и четвертый – извлечь остатки сухого льда, в котором, по моим предположениям, хранилось ее тело; и пятый – добавить света месту действия, освещаемому лишь неверным мерцанием свечей.

Потом потребуются иглы для подкожных инъекций – два прочных и несколько подозрительных образчика из поистине впечатляющей коллекции лабораторных инструментов дядюшки Тара.

Я достала из кармана носовой платок и развернула его: там лежали два флакончика с аденозинтрифосфатом, великодушно подаренные мне доктором Дарби, и бутылочка тиамина, переданная мне Аннабеллой Крюикшенк в знак открытого неповиновения ее брату Ланселоту.

Если Ундина или Лена и заметили что-то выпирающее под моим свитером, то ничего не сказали.

Затем, готовясь к делу, я освежила в памяти соответствующие страницы из дневника дядюшки Тара, касающиеся воскрешения мертвых.

Воскрешения Харриет де Люс.

Я подтащила высокий стул и начала перечитывать строчки, написанные паучьим почерком.

Даже самому невнимательному читателю было очевидно, что дядюшка Тар экспериментировал на кроликах. Страница за страницей были заполнены нарисованными от руки таблицами и графиками, фиксирующими время, дозы и результаты его попыток по воскрешению двадцати четырех кроликов, которые именовались Альфа, Бета, Гамма, Дельта и так далее вплоть до Омеги.

Все они, за исключением Ипсилона, у которого, как подозревал дядюшка Тар, было слабое сердце, успешно вышли из состояния клинической смерти и дожили до следующего дня, чтобы подвергнуться новым экспериментам.

Я читала, и мои глаза слипались, и этому еще больше способствовал микроскопический почерк дядюшки. Раз-другой я клюнула носом, начала читать сначала, несколько раз глубоко зевнула и…

Я проснулась совершенно дезориентированная. Моя щека лежала на лабораторной скамье в лужице слюны.