– Откуда я знаю, где выход. Главное, что мы попали во вход. И теперь живем. А другие не дожили. – Михалыч помолчал, бросил в угол тряпку. – Поехали домой, давно пора спать. – Он завел свою «Волгу». – Отвозить мне тебя некогда – будешь ночевать у меня!
Нина и Пульсатилла в маленькой кухоньке на первом этаже старого хрущевского дома пили чай с мятой и вишневым вареньем. В квартире уже было темно. В крошечной спальне дружно сопели во сне Танины дочки: у старшей нос был забит невыплаканными слезами, у младшей же насморк после простуды не проходил с самого сентября. В большой комнате царила полная тишина, и только валявшиеся в совершенно для этого не подходящих местах одежда, учебники и косметика свидетельствовали, что перед сном в квартире бушевали нешуточные страсти. Лишь на кухне горела неяркая уютная лампа, а в кастрюльке варился на завтра бульон – Таня еще умудрялась перед закрытием рынка разжиться косточками по дешевке.
– Вот такие дела! – вздохнула, поставив пустую чашку на стол, Нина. – Спасибо, что ты все-таки пришла ко мне. Я вижу, что и у тебя проблем – выше крыши. Чего это девчонки твои сбесились? Всегда такие послушные были…
– Были… когда спали, – заметила Пульсатилла. – Возраст такой! Ищут себя, не всегда находят. А тут еще им этот Шарль Готье поперек горла встал.
– Шарль? – Нина уже и забыла о его существовании, а он, оказывается, не только существовал, но и был причиной раздора для девочек и Пульсатиллы.
– Я ведь умудрилась в него влюбиться. – Пульсатилла рассказывала об этом так, будто удивлялась самой себе – вот она еще, оказывается, на что способна!
– Что в нем такого особенного? – поразилась Нина и вспомнила вертлявую фигуру Шарля, узкое лицо и невероятно гибкие пальцы без костей, как у скульптур Шемякина.
– Кто знает, почему мы в одного влюбляемся, а в другого нет?! Влюбилась, и все! И была очень этому рада, потому что чувствовала новый прилив сил, желание нравиться, казаться лучше, чем, может быть, есть на самом деле… – Таня будто оправдывалась перед подругой.
– Ну, влюбилась – и прекрасно! – Нина не понимала Таниного надрыва. – А он-то что? И девочки почему возражают? Может, он бы еще тебя вместе с ними в Париж пригласил? Как в кино, которое недавно показывали…
– Ой, не могу! В Париж! – горько захохотала Пульсатилла. – Нужны мы кому-то, русские дуры, чтобы нас в Париж приглашать. Он со мной и здесь-то в ресторан стеснялся ходить. Все норовил или дома отсидеться, или пригласить туда, где попроще! Мордой, я поняла, мы для Парижа не вышли!
– Нормальное у тебя лицо! – обиделась за подругу Нина. – Тут дело не в этом. Ну-ка, давай расскажи!
– Что рассказывать, только душу травить! – Таня горестно подперла щеку рукой. – Завязала я с ним. Вчера объяснились. – Лицо у Пульсатиллы задрожало от пережитой обиды. Она вздохнула, вытерла губы рукой. – Он сказал, что жена к нему приезжает, и за услуги поблагодарил. На словах.
Нина внимательно на нее посмотрела.
– Да не в благодарности дело! Мне от него и евро их поганого не нужно. Я ведь хотела любви!
– Почему это, когда с нами поступают бесчеловечно, мы виним в этом не своих угнетателей, а себя?! – удивилась Нина.
– Угнетателей! – всхлипнула Пульсатилла. – Да я этому угнетателю руки его паршивые была готова целовать! – Она вытерла слезы, – Учись на моих ошибках, пока я жива! – сказала она подруге. – Мы ведь как думаем: если уж мужик нас отметил, нашел и выделил из толпы, так мы ему все отдадим! И душу, и сердце, и котлеты на сковородке, и деньги… Ешь, пей, живи, наслаждайся, только не забывай хотя бы изредка приголубить, поцеловать да ласковое словечко сказать. Это у нас, у нашего с тобой поколения, в крови. Мы средневековые женщины. Мужчина для нас объект поклонения и привязанности в одном лице – и господин, и хозяин, и ребенок, и даже комнатная собачка! Это у молодых уже не так, а на Западе давно не так.
– Неужели там объект поклонения женщина? – удивилась Нина.
– На словах, – жестко сказала Пульсатилла. – А на самом деле никто никому не поклоняется, все живут сами по себе, по установленным приличиями законам, сами получают для себя удовольствия, сами для себя работают, сами для себя отдыхают.
Если что-то или кто-то будет активно этому мешать, вмешиваясь в индивидуальную жизнь, – хоть мужья, хоть дети, хоть жены, значит, человек будет искать средства, чтобы избежать неблагоприятных условий, изменить жизнь так, как ему лично удобнее. Вот и все! Жизнь для удобства без всякой жертвенности!
– Не очень я это понимаю, – вздохнула Нина. – Ведь это значит быть очень одинокими.
– Их это не пугает! А что, лучше, что ты просидела пятнадцать лет за своим Кириллом, а теперь он нашел молодую мерзавку? Они считают – раз сидела, значит, тебе было так нужно, так удобно. А если тебе это было и не нужно, и не удобно, зачем ты сидела?
– Я ведь хотела, чтобы было лучше ему…
– А нечего лезть, куда не просят! – зло объявила Пульсатилла.
– Почему «не просят»? У нас и сам Кирилл, и свекровь – все были «за», чтобы я не работала, занималась хозяйством…
– Свекровь-то понятно – ей меньше хлопот… – усмехнулась Татьяна. – А мужики… да разве можно их слушать? Я убедилась, что нельзя! Надо жить так, как хочется! И чтобы никому не позволять наступать себе на мозоли!
– Ты это давно ли поняла? – Нина налила себе еще чаю. – Помню я, как ты колбасилась со своими сетками, авоськами, кастрюлями; в шесть утра уже вывешивала постиранное белье, в семь кормила завтраком мужа, в восемь тащила в детский садик детей, в половине девятого бежала ко второму уроку сама и плакала, когда в расписание ставили литературу первой! Ты сама-то это помнишь?
– Вот потому я такая и злая, что помню! – сощурила светлые глаза Пульсатилла. – И приезжает тут эта… его жена… «Ах, я давно хотела побывать в вашей столице!»
Нина внимательно посмотрела на подругу. У той слезы стояли в глазах, нос покраснел, волосы распушились вокруг головы одуванчиковым ореолом.
– Ну, поехали мы ее встречать. Он сам попросил. Ему со мной удобно – не заблудишься. Привозит, знакомит. Ведь только два часа назад лежал со мной в постели! «Таня, познакомьтесь, это моя жена!» Протягивает она мне ручонку. У моей младшей девочки толще. Сама ростом метр с кепкой, в беленькой курточке; худенькая, как мальчик; шейка – двумя пальцами можно пережать. Стрижечка, правда, хорошенькая, модненькая, «под горшок» когда-то у нас называлась. Поверь, смотреть больше не на что! А Шарль улыбается, за плечи ее обнял, поцеловал. «Как дела, дорогая?» – спрашивает… А она ему в ответ тоже с улыбочкой: «Дорогой, у меня так мало времени! Я сейчас хочу поехать в Третьяковскую галерею, а на вечер ты купи билеты в Большой театр! Пока же можешь свободно заниматься своими делами!» И ручонкой стала махать: «Такси, такси!» Будто здесь Париж.
Нина фыркнула.
– Представляешь, твой бы Кирилл приехал из командировки, а ты бы его погнала в Большой театр?