Она и не плакала. Просто посмотрела на него и ничего не сказала. Она даже не знала, что могла бы сказать. Такой абсурдной теперь показались ей эта поездка за продуктами и вся ее жизнь в последнее время. Его же, по-видимому, ее молчание просто взбесило.
– Ты опять напялила на себя этот шарф! Ты в нем просто дохлая курица! – заорал он.
Нина вспомнила, как несколько месяцев назад возвращалась с ним из Ярославля. И тогда тоже он довел ее до того, что ей хотелось выйти из машины. И тогда тоже, как и сейчас, у нее совершенно не было с собой денег. Костер, что горел у нее внутри, вдруг превратился в сияющий сноп огня, какой, бывает, выплескивается из шляп фокусников на представлениях в цирке. Только огонь, что горел внутри ее, не был бутафорским – он ее сжигал, он уничтожал всю ее прежнюю сущность до оболочки.
«И я должна терпеть, чтобы сохранить этот брак во что бы то ни стало? – думала она. – Сколько же это будет продолжаться? Год? Пять лет? Десять? Я не выдержу!» – сказала она себе. В груди продолжало жечь и полыхать. Ей стало душно. Захотелось вырваться из машины, броситься в снег и кататься по нему, как делают чудом выбравшиеся из огня люди. Из приемника раздавался очень навязчивый, бессмысленно птичий диалог ведущей молодежного канала и очередного интервьюируемого. Потом этот разговор сменился такой же птичьей песней, в которой бесконечно повторялись четыре глупые, плохо зарифмованные фразы под однообразный стучащий аккомпанемент. Зазвонил его телефон. Он стал говорить с кем-то просящим тоном. Она не стала прислушиваться, протянула руку и сменила радиостанцию, чего раньше никогда не делала. Похоже, на том конце связи бросили трубку. Сквозь вой и вопли, треск рекламы и быстрое перечисление новостей до нее донесся голос уже не очень молодого, но все еще кудрявого барда. Он обещал ей, как и тогда, в тот вечер на кухне с Лизой и Пульсатиллой, вечную память:
Я не забуду тебя ни-ког-да-а-а…
Твою любовь, твою печаль, улыбки, слезы…
А за окном все так же стонут провода,
И поезд мчит меня…
Ей показалось забавным это совпадение, Но она так до конца и не узнала, куда и кого мчит поезд, потому что Кирилл с раздражением снова переключил приемник.
– Дай дослушать! – попросила она.
Но он сказал:
– Нечего тоску наводить! – и остановил свой выбор на песенке про бананы, кокосы и апельсиновый рай…
Сноп огня внутри ее заполыхал с какой-то неистовой силой. Она сидела молча, смотрела на дорогу и просто ждала, чем все кончится. Она бы не удивилась, если бы вдруг ей сказали, что она может его убить. «Подсыпать в чай цианистый калий, а Лизу задушить и потом застрелиться самой? – хмыкнула она. – Было бы здорово! Замечательно. Как в английских детективах. Вот только нет под рукой ни отравы, ни пистолета».
Тем временем они подъехали к дому, спустились в подземный гараж. Она сидела не шевелясь, будто заснула. Костер, пылающий внутри, догорел и потух. Больше не было ни огромного снопа огня, ни искр в темноте, ни треска, ни жара… От нее осталась одна оболочка. Все, что наполняло ее дни и годы – любовь, ненависть, тревога, сожаление, – все сгорело в адском огне, все исчезло. Больше не было ничего.
– Выходи! – Он выключил двигатель. Дурацкое радио наконец-то замолкло. Он стал выгружать пакеты. Нина стояла рядом, даже не думая ему помогать. Ей было любопытно, как теперь она будет ощущать себя – совершенно пустая. Она взглянула на Кирилла, как посмотрела бы на совершенно постороннего человека. Он ей не понравился. Она подумала, что больше у нее ничего не может с ним быть. Он протянул ей сумки, мельком взглянул на нее, поймал ее взгляд, но, естественно, ничего не понял. Он был настроен на другую волну.
– Пойдешь наверх? – спросила она его. – Или, быть может, поедешь к Лизе?
– Пойду домой! – ответил он с вызовом.
Она убрала в холодильник продукты, приготовила ужин, но есть вместе с ним не стала. Сказала, что у нее болит голова, и ушла спать. На следующее утро, еле дождавшись, пока муж уйдет на работу, она аккуратно собрала свою сумку. Прощаясь, Нина обошла всю квартиру. Без сожаления смотрела она на дорогие, престижные вещи и думала, что бы ей взять на память? Но как-то ничего, что было в этой квартире, не казалось ей нужным. Она даже удивилась: как мало здесь оказалось вещей, принадлежавших ей лично. В столовой она повертела в руках чашку из когда-то очень нравившегося ей старинного японского сервиза. И равнодушно убрала ее обратно в шкаф. Заглянула в холодильник, закрыла его. Достала из бара бутылку коньяка, взвесила ее на ладони, показалось, тяжело тащить. Она поставила коньяк на место.
«Удивительно, как человеку мало надо для жизни», – подумала она. Потом, улыбнувшись, она достала две банки с чуть-чуть полопавшимися помидорами собственного изготовления, уложила их в пакет, надела свою новую шубку и, бросив на стол в гостиной ключи от квартиры, вышла, захлопнув за собой дверь.
И потекла ее новая жизнь. Пульсатилла нашла Нине учеников – пару-тройку неуспевающих по математике из седьмого класса. «Не думай, что будут платить тебе в долларах, но на маленький кусочек хлеба с маслом тебе одной хватит!»
В училище Нина не стала объявлять об изменении своего семейного положения, но неожиданно для заведующей по учебной работе вызвалась взять часы двух заболевших педагогов. Денег все равно было мало, но первое, на что решила Нина потратить заработанное, – отдать долг старику преподавателю из автошколы и продолжить с ним заниматься.
«Посижу на кефире, но докажу по крайней мере себе, что я не фуфло! – решила она. – И придется мне самостоятельно сдавать экзамен в ГАИ. Все-таки умение ездить всегда может пригодиться в жизни, да и старая машина зря простаивает!» Она решила, что, как только получит права, возьмет у Кирилла доверенность и ключи от «пятерочки».
Неожиданно кефир и картошка, а может быть, новая полуголодная жизнь оказали благоприятное действие на внешность Нины. В глазах ее появилось выражение, которое Пульсатилла назвала «ищущим», а сама Нина определила как «блеск возвращенного интереса к жизни».
Старик преподаватель встретил ее с нескрываемым энтузиазмом.
– Чего не приходила, девонька? – ласково спросил он. – Сама меня, старика, завела, закрутила на интерес и исчезла! А я-то как дурак две недели тренировался – вперед-назад всю горку изъездил, чтобы тебя научить! Смотри, покажу! – И он повторил трюк Роберта.
– Браво, браво! – захлопала Нина в ладоши. – А я вам деньги принесла, так что, если не раздумали, поучите и меня!
– Все дело заключается в том, – начал старик, – чтобы ровнехонько поставить колеса, а потом уж начинать подниматься на эстакаду. Без этого сама свалишься и меня посадят! – В глазах его за сильными увеличительными стеклами загорелся безумный огонек настоящего энтузиаста, и они с Ниной начали первый подъем. Что и говорить, за те несколько секунд, которые понадобились ей, чтобы достигнуть середины эстакады, Нина взмокла как мышь. Да и старик тоже был не в лучшем состоянии. Но, так или иначе, первые шаги были сделаны, и Нина вернулась с занятия окрыленная. «Неужели я опять чего-то стою?!» Она мельком оглядывала свое отражение в витрине, в случайных зеркалах, попадавшихся ей по дороге, и оставалась довольна. Ей казалось – она даже помолодела. И только одно чувство – глубоко скрытой обиды – не давало ей покоя по ночам и заставляло просыпаться. Кирилл, ее бывший муж, как она его теперь называла в мыслях, совершенно не интересовался ее судьбой. Он просто исчез – не звонил, не искал, не подавал никаких признаков жизни. Будто ее и не было никогда на свете и они не провели вместе около пятнадцати лет. Тяжело было это сознавать.