— Что ж ты глаголишь такое?! — возмутился Басманов. — Бога на тебе нет!
— Да есть бог, смотри, — охотно показал Афанасий нательный крест. — Ты не бойся, никому не скажу. Я и сам к ней захаживаю. Не баба — огонь! Ее страстью только печи во дворце зажигать.
— А обо мне как узнал? — малость успокоился Басманов. — Царица сказала?
— У Марии потаенная дверь в покоях есть, так она ее в тот день для меня открыла.
— Не видал я дверь.
— Не видал потому, что она эту дверцу занавеской прячет. Приоткрыл я занавеску малость, а ты на царице как демон прыгаешь. Подождал я немного за дверью, когда ты свои порты заберешь, а потом к ней явился.
— А царица что? — подивился Федор.
— Приняла она меня, как и прежде. Не мог я уйти, обиделась бы государыня…
— А дальше чего?
— Хм… Дальше чего? Целовала меня шибко, так что ее и на меня хватило.
И, усмехнувшись, ушел, оставив озадаченного Басманова наедине со своими мыслями.
Пиры, которые стали проводиться у царицы, уже ничем не отличались от тех, какие в свое время проходили на царской половине дворца: и плясунов в избытке, и веселье такое, что кипятком льется через край, но главное — девок было не меньше. И если ранее царь подбирал девиц сам, то теперь он доверял вкусу Марии Темрюковны. Все отобранные бабы чем-то напоминали царицу: были, как правило, чернявые, худосочные, с тонкими талиями, да такими, что можно переломить двумя пальцами; не уступали царице и в темпераментности — так же горячи, как вскипевшее молоко. И царь уже без стеснения после каждого пира указывал пальцем то на одну, то на другую девицу.
Не все знал царь о своей супруге и совсем уж не догадывался о том, что за первые полгода совместной жизни у Марии Темрюковны было не меньше любовных связей, чем у Ивана Васильевича в холостое время.
Ненадолго царя смутила смерть митрополита Макария, который являлся духовником Ивана и оставался последним человеком, который, нахмурив брови, мог высказать государю обидную правду. Иван Васильевич побаивался сурового старика с детства, хотя митрополит не драл его за уши, не шлепал за шалости по мягкому месту, но мог пригрозить венчальному отроку божьей карой, отчего у государя надолго пропадало желание баловаться. Макарий всегда смотрел на Ивана Васильевича так, будто из поднебесья взирал на отрока сам господь.
Некогда митрополит казался Ивану всесильным, как может быть не ограниченной в своей власти господня воля: суровый старик изгонял из храма и наказывал отступников, крестил язычников и по-отечески журил царицу, и вот сейчас в дубовой домовине лежало только подобие великого старца. И с уходом Макария государь подумал о том, что не существует уже на земле той силы, которая способна была бы осудить его. Иван Васильевич был выше всех, и только небо могло быть ему судьей.
Величие владыки отпевали при витых пудовых свечах в просторном притворе Благовещенского собора. Почивший митрополит был безмятежен и тих. Если чего и не хватало в храме, так это его могучего баса, от которого трескались соборные фрески. Не поднимется митрополит, так и будет лежать, несмотря на громкоголосое пение церковного хора. Теперь уже не добудиться, навсегда присмирел блаженнейший.
И первый раз за последний год Иван Васильевич отменил молодецкий пир, а девкам наказал не появляться во дворе, пока благочестивый дух митрополита Макария не отойдет на суд в небеса. Вместе со всеми государь тянул: «Аллилуйя!» — и в ретивости не уступал певчим. Два раза он приложился рукавом к глазам, а потом сделался по-прежнему торжественным и строгим.
Хоронили митрополита всей Москвой, с колокольным звоном и с великим шествием, и это погребальное торжество совсем не походило на скромное бытие благочестивого старца. Если и обряжался Макарий в епитрахиль, так только на великую службу, а так по-обычному шастал в простом рубище по Москве.
По-иному смерть митрополита встретила царица Мария.
Государыня невзлюбила старика сразу, и мешал Марии объявить открытую вражду владыке только его высокий авторитет как главы Русской церкви. Это была такая высота, на которую не могла замахнуться даже властолюбивая черкесская княжна. Ей оставалось лишь затаиться и тихо дожидаться кончины престарелого митрополита.
А когда Макарий преставился, Мария подняла голову, и бояре зашептались промеж себя:
— Высунула жало, змея!
Взор царицы обратился на бывшего протопопа Благовещенского собора Андрея. Десять лет священник исполнял обязанности духовника царя, а потом постригся в Чудовом монастыре, поменяв мирское имя на схимное — Афанасий.
Бывший духовник царя был ларчиком, в котором аккуратно сложены самые сокровенные помыслы самодержца, а вот ключиком к нему будет митрополитов крест, который царица выпросит для Афанасия у самодержца.
В последний месяц Мария сошлась с Василием Грязным, братом Афанасия. Как ни опытна была царица, но даже она не могла ожидать, что в таком тщедушном тельце могло прятаться столько страсти. Потом, расслабленная и усталая, она со смехом вспоминала русскую пословицу: «Малая блоха сильнее кусает».
Василий Грязной был одним из подручных царя. Самодержец вытащил его из гноища и призвал в Думу, и последний год тот сидел на скамье вместе с именитыми боярами.
Грязным Василий был прозван за тусклый цвет лица, который напоминал разводы на свежих белилах: будто неумелый маляр размазал мел по закопченным стенам и оставил по углам комья грязи, не удосужившись смыть.
Бояре не любили всякого пришлого, а служивые, пробравшиеся в Думу из подлых сословий, и вовсе вызывали ненависть. Вот потому бояре зло говорили о том, что лицо Васьки испоганили голуби, когда он взирал на небо, а бог шельму метит!
Василия Григорьевича Грязного-Ильина бояре воспринимали как причуду государя, некую его блажь, когда он приблизил к себе простых дворян и низших чинов, а те цепными псами замерли у его трона, не собираясь подпустить до царских стоп первых вельмож. И этот кордон из подлых сословий становился настолько крепким, что даже старшие Рюриковичи искали расположения думных дьяков и окольничих, составлявших окружение Ивана Васильевича.
А Васька Грязной, казалось, был в особом почете у государя: он воеводствовал, получал в кормление большие города, ходил послом в дальние земли, а когда попал в плен к крымскому хану, то немедленно был выкуплен самодержцем за такую сумму, на какую можно выстроить на Руси целый город.
Васька Грязной совсем не подозревал о том, что скоро будет обладать не только городком Верхний Луг, отданным государем ему в кормление, но и самой царицей. А Мария Темрюковна, казалось, задалась целью перепробовать все ближайшее окружение царя, и если кто-то и оставался обделен ее вниманием, так это только истопники и печники.
Грязной пришел к царице в точно условленное время. Входил в ее покои безбоязненно, знал о том, что Иван Васильевич выехал поздно ночью в Александровскую слободу в сопровождении Басманова и рынд, а еще наказал государь отобрать девок с Кормового двора и раньше завтрашнего дня возвращаться не собирался.