– Ну, так она же еще молодая, вот пока и нет.
– Не будет, тебе говорю. Ни порчи нет, ни сглаза нет. И женской доли нет. Судьба такая.
– Как же? – прошептал сгорбившийся Одобеску, и голос его дрогнул. – Совсем ничего хорошего?
– Много хорошего, – бесстрастно сказала Манефа. – Хозяйкой будет. Много детей рядом с ней будет. Но все чужие. И жить будет долго. Как ты. Нет, больше. А у ней, – ясновидящая снова постучала ногтем по Наташиному лицу. – Все в голове. Все-все. Внутри пусто-пусто, а в голове… – Манефа словно поперхнулась и замолчала. Георгий Константинович протянул руку за фотографией, ясновидящая снова накрыла Наташино лицо ладонью и, закрыв глаза, прошептала: – Нету беды. Счастья нету, но и беды нету. Оставь карточку-то, почитаю. Хуже не будет.
Поняв, что больше он ничего внятного не услышит, Одобеску снова достал бумажник и, заикаясь, произнес:
– Сколько я должен? Мне не сказали.
– Ему вон отдай, – устало выдохнула Манефа и показала глазами на дверь.
Георгий Константинович обернулся и вздрогнул: у него за спиной стоял горбун и шевелил губами. «Откуда он взялся?» – подумал Одобеску и тут же получил ответ:
– Ты чего ж, Тимофей, людей-то пугаешь? Как гриб из-под земли выскакиваешь! – пожурила помощника ясновидящая и тут же приказала: – Давай, следующего зови. Все равно зря стоит: нету уж никого.
От сказанного у Георгия Константиновича по спине поползли мурашки, и он поймал себя на мысли, что все происходящее попахивает какой-то чертовщиной.
– А ты не суди, – прикрикнула на него Манефа. – Божье дело! Мне отец Игнатий благословение давал. Не просто так.
Измученный и расстроенный, Одобеску вытащил из портмоне все его содержимое и протянул горбуну. Тот, как ни в чем не бывало, послюнявив палец, пересчитал купюры и выдал Георгию Константиновичу пять рублей.
– На птичку, – непонятно произнес мужичонка и распахнул перед носом потерявшегося барона дверь: – Тама выход.
Одобеску безошибочно нашел входную дверь и, выйдя на площадку, почувствовал, как предательски подрагивают колени. Георгий Константинович, ухватившись за перила, начал спускаться, все время думая о том, как бы не упасть. Преодолев пролет между вторым и первым этажами, он интуитивно нащупал взглядом Глашино лицо и пошел прямо на него, как слепой на голос.
Увидев, что с хозяином творится неладное, Глаша бросилась ему навстречу.
– Все? – только и вымолвила она, заглядывая Одобеску в глаза.
– Все, – одними губами ответил тот и, шатаясь, направился к выходу.
Выйдя на улицу, Георгий Константинович понял, что не дойдет до остановки. В этот момент к страшному дому на Госпитальной улице подкатило такси, из которого выпорхнула молодая женщина и безошибочно направилась к тому же подъезду.
– Такси! – Одобеску мысленно поблагодарил провидение и по-молодецки свистнул.
Машина тут же подъехала, из окна высунулся веселый водитель и с пониманием поинтересовался:
– Ну чего, отец? Совсем ноги не держат? Садись давай. Птицей долетим! Куда едем?
Услышав про птицу, Георгий Константинович лишился дара речи и беспомощно посмотрел на свою спутницу:
– Спиридоньевский переулок, дом девять, – назвала Глаша адрес и помогла хозяину усесться в такси. Машина тронулась с места под щелканье счетчика, на который пассажир Одобеску даже внимания не обратил. Добравшись до места, он просто вынул из кармана пальто возвращенные ему горбуном «на птичку» пять рублей и протянул их водителю.
– Так это… – протянул парень.
– Сдачи не надо, – отвернулся Георгий Константинович и с трудом вылез из автомобиля.
Поездка к Манефе примирила барона Одобеску с несправедливой действительностью. Из жалости он даже хотел переписать завещание, таким образом пытаясь компенсировать ту пустоту, которая была отмечена ясновидящей. Но потом раздумал и оставил все, как есть.
– От судьбы не уйдешь, – тяжело вздыхала Глаша и, как обычно, следила за хозяином преданными глазами.
– От судьбы не уйдешь, – повторил ее слова Одобеску и позвонил родителям Наташи. – Надо отделять девочку. Пора. Тридцать лет – не шутка. У тебя в ее возрасте уже три девчонки по дому бегали.
– Предлагали, – признался Михаил Кондратьевич, на самом деле внутренне противящийся Наташиному отделению, – не хочет. Говорит, дома спокойнее.
– Еще бы не спокойнее, – моментально ввязалась в бой Аурика Георгиевна и встряхнула головой, пытаясь отбросить с лица непослушную прядь волос, совсем чуть-чуть тронутых сединой. – На всем готовом. Вполне можно позволить собой заниматься. Места много, живи – не хочу.
– А тебе жалко? – не выдержал Михаил Кондратьевич, мучительно переживавший тот факт, что две дочери – Аля и Ирина – покинули родовое гнездо, наладив свою личную жизнь, и, кажется, в отличие от старшей сестры, вполне удачно.
– Мне не жалко, – Аурика повысила голос, но потом, взглянув на отца, попыталась вернуться к нормальному тону. – Мне, Коротич, места не жалко. Но если бы она собой занималась, а то ведь – непонятно кем.
– Она дописывает докторскую, – вступился за Наташу профессор. – Сейчас не время…
– Скажи просто, что ты не хочешь ее отпускать.
– Не хочу, – Михаил Кондратьевич не стал спорить. – А ты думаешь, Георгий Константинович хотел?
– У Георгия Константиновича, – язвительно произнесла Аурика, – была одна-единственная дочь. А у тебя – четыре, две из которых не живут с нами уже достаточно длительное время, а Алька так вообще семь лет. Ты же по ней не убиваешься?!
– Золотинка, – вмешался Одобеску, – ты не права. У Наташеньки другая ситуация.
– Никакой особенной ситуации у Наташеньки нет. Она – взрослая незамужняя женщина, без пяти минут доктор наук. Насколько я знаю, это самая молодая заведующая кафедрой в институте. Я специально узнавала. Но и у будущих докторов наук должна быть своя личная жизнь. И организовывать эту жизнь под носом у папы и мамы, по меньшей мере, неловко. Она элементарно мужчину к себе привести не может!
– А может, не хочет?! – вышел из себя обычно выдержанный Коротич.
– Хочет! – заорала Аурика на мужа. – Ей просто некого!
– А что, как только она переедет, он появится?! – задал резонный вопрос Михаил Кондратьевич.
– Он не появится, – грустно изрек Георгий Константинович, и оба супруга моментально успокоились. – Он не появится.
– Откуда такая уверенность? – скривилась Аурика.
– Опыт, – уклончиво ответил отец и поджал губы, покачивая головой. – Но может быть всякое…
И всякого, действительно, было больше чем достаточно. Наталья Михайловна Коротич так и не вышла замуж, и даже неизвестно, случился ли в ее жизни тот единственный раз, после которого у женщины появляется право при случае сказать: «А вот, помню, у меня…» – и загадочно улыбнуться.