- Какие у вас основания меня подозревать? - вспыхнул Волохов. - И вообще, что мы тут с вами обсуждаем? Разве любить замужнюю женщину - преступление? С каких это пор? Разговор ушел в сторону от главной проблемы, и Ольшанского это вполне устраивало. Еще минут пятнадцать он умело поддерживал бессмысленные пререкания по поводу давнего романа Волохова с женщиной, с которой он встречался на квартире у Екатерины Бенедиктовны Анисковец. Потом, когда решил, что доктор уже достаточно отвлекся и разозлился, произнес:
- Валерий Васильевич, ваша дочь похищена.
Глаза Волохова заметались по кабинету, словно ища ответ на некий вопрос, который он сам не может задать следователю. Ольшанский молчал и терпеливо ждал, когда его собеседник отреагирует на сообщение. Но Волохов ничего не говорил, хотя по его лицу было видно, что слова следователя не оставили его равнодушным.
- Вы поняли, что я сказал? - наконец спросил Константин Михайлович. Ваша дочь похищена.
- Какая дочь? - выдавил Волохов.
- То есть как "какая"? - с хорошо разыгранным недоумением вздернул брови Ольшанский. - У вас их сколько? Десять? Двадцать? Ваша дочь Наташа.
И снова на лице Волохова промелькнул ужас от непонимания и невозможности задать вопрос. Что же это за вопрос такой, который так мучает доктора и который он не смеет задать следователю?
- Я не понимаю, о ком вы говорите.
- Простите, Валерий Васильевич, у вас сколько дочерей с таким именем? Или вы хотите сказать, что у вас детей нет вообще?
- Послушайте... Вы застали меня врасплох... Мне очень трудно говорить об этом, но вы как мужчина, я надеюсь, меня поймете. Я никогда не был женат. Но у меня были женщины, которых я любил и которые любили меня. Некоторые рожали от меня детей. Ни одного своего ребенка я не бросил на произвол судьбы, я помогал, как мог и чем мог, даже если отношения с матерью прекращались. И я не мог повлиять на выбор имен для моих детей. Вы понимаете?
- Вы хотите сказать, что у вас оказались две дочери по имени Наташа?
- Три. Я хочу знать, какая из них похищена.
- Наташа Терехина.
- О Господи, нет!
Теперь на лице Волохова проступил явственный ужас и отчаяние.
- Эта девочка вам особенно дорога? - невинно осведомился Ольшанский.
- Я одинаково отношусь ко всем, - ответил Волохов уже спокойнее, но Ольшанский видел, что он отнюдь не успокоился. Он был в панике.
- Кто ее похитил? Зачем?
- Валерий Васильевич, если бы я знал ответы на эти вопросы, я бы не приглашал вас к себе. Похититель не требует выкуп и вообще на связь не выходит. И я хочу спросить у вас, как у отца Наташи: кто и зачем мог бы ее похитить? Только вы можете дать мне ответ. И вы мне его дадите.
- Я не знаю.
- Я вам не верю.
- Но я действительно не знаю. Наташа Терехина - самая обыкновенная девочка, при этом тяжело больная, пожизненно прикованная к инвалидному креслу.
- Это с ее матерью вы встречались у Анисковец?
- Д-да. Как вы узнали, что Наташа - моя дочь?
- Вы навещали ее в больнице. Разве нет?
- Навещал. Как вы узнали об этом?
- Ну, это уже наши трудности. Вы выдавали себя за друга семьи, но интерес проявляли только к Наташе, и это заставило нас думать, что она чем-то отличается от других детей Терехиных, причем отличается не объективно, а именно для вас лично. Если бы вы хотели помочь семье умершего друга Леонида Терехина, вы бы помогали в первую очередь старшей их дочери Ирине, которая тащит на себе весь этот воз и содержит четырех инвалидов. Но Ирина никакой помощи от вас не видела и вообще знать вас не знает. И к младшим детям вы почти никогда не заглядывали. Более того, назвались вымышленным именем, и это еще раз показало нам, что другом семьи Терехиных вы не были. Так что все просто, как видите.
- Да, все просто... - рассеянно повторил Волохов. - Но Наташа... Как же с ней? Вы ее ищете?
- Да, мы делаем все для того, чтобы ее найти. Но пока, к сожалению, безуспешно. На днях кто-то выкрал из больницы медицинскую карту Наташи. Вы можете дать этому какое-то объяснение?
- У нее сильная аллергия на лекарства, и в карте должны быть подробные записи о том, что можно ей давать и чего нельзя. Вероятно, именно это их и интересует. Но это же свидетельствует о том, что они хотят сохранить ей жизнь! Они о ней заботятся. Разве нет?
Он умоляюще посмотрел на следователя, словно ждал от него поддержки и утешения. И на какое-то мгновение Ольшанскому даже стало по-человечески жаль этого многодетного отца.
На протяжении нескольких следующих дней они занимались только по полдня, после обеда. До обеда Наташей всецело владел врач-иностранец. Мирону ни разу не удалось его увидеть. Бдительные охранники строго следили за тем, чтобы пути Мирона не пересекались с путями, по которым ходили другие обитатели трехэтажного особняка. Гулять, когда стемнеет, ему тоже не разрешали, и Мирон понял, с чем это связано. Вечером в комнатах зажигают свет, и по количеству горящих окон можно сделать вывод о примерном количестве находящихся здесь людей. Значит, кроме охранников, Василия, врача-иностранца и медсестры Нади, здесь есть кто-то еще. Все-таки любопытно, кто находится в той части дома, которая отгорожена глухой стеной? И почему стена глухая? Кого там прячут? Но он решил не распыляться и не забивать себе голову тем, что не имеет непосредственного отношения к его главной задаче: вырваться отсюда. Думать надо только об этом, потому что важнее собственной жизни ничего нет и быть не может. Каждая минута на протяжении этих дней казалась Мирону вечностью. Он сделал все, от него зависящее, чтобы навести Василия на мысль о необходимости раздобыть медицинскую карту Наташи Терехиной. Если Наташа ничего не напутала, если правда, что в отделении, где она лежала, недавно убили медсестру, то милиция там постоянно бывает. То одного опросить надо, то другого, то следы какие-нибудь поискать. Как Василий будет добывать Наташину карту? Попытается или купить, или украсть. И очень велик шанс, что посланный для этого человек нарвется при этом на милицию. На это и был расчет. На это была вся надежда.
Чем дольше не привозили карту, тем больше крепла надежда, что все получилось. Человека, посланного за ней, задержали, допросили, вытрясли из него всю правду, и с минуты на минуту здесь появятся спасители. Может быть, приедут на машинах, или прилетят на вертолетах, или пошлют спецназ добираться пешком через горы и леса, чтобы подобраться к логову неслышно и застать обитателей врасплох. Мирон постоянно ловил себя на том, что непроизвольно отвлекается от того, что делает, и чутко прислушивается, не едут ли машины, не гудит ли вертолет, не трещат ли ветки под сапогами спецназовцев. Но нигде ничего не шумело, не гудело и не трещало. Стояла полная тишина, только листва шелестит.